Вдовцы

После того телефонного звонка я больше не замечал ничего подозрительного. Но, поскольку ее целыми днями не бывало дома, она имела тысячу возможностей встречаться с тем, кому ответила: «Я там буду… Все уладится…» — голосом, какого я у нее не знал. Кому-то, кто, должно быть, принимал в ней участие: ободрял, покровительствовал, возможно, подыскивал новую работу. Я был в этом почти уверен и тем не менее перестал терзаться так, как раньше. Смерть Мериля произвела во мне глубокую перемену. После того как истекли первые часы острой тревоги за себя, я впал в состояние своего рода покорной подавленности и светлой печали. Я пытался понять себя самого — и я себя осуждал. Мне еще не хватало проницательности, чтобы постичь скрытые пружины своей жестокости, своего инстинкта собственника. Просто я как бы от себя отстранялся. И, если бы полиция объявилась, я во всем признался бы с мрачной радостью. В то же время я чувствовал, что начинаю любить Матильду по-иному. В глубине души я знал, что она для меня потеряна, что настанет день, когда она уйдет. И готовился к этому расставанию с бесконечными предосторожностями. Она становилась для меня как бы раненым зверьком, которого я выходил, к которому привязался и которого все равно придется отпустить на волю. А пока что смотришь на него с нежностью, слагающейся из бескорыстия и чистоты. А я так нуждался в чистоте! Этот жест, столь несвойственный мне, жест убийцы — перед моими глазами снова возникают оранжевый зонт и птица в траве, — я никогда его не повторю. Более того: теперь Мериль стал для меня своего рода другом, товарищем по несчастью, которого мне случалось все чаще и чаще призывать в свидетели, как будто он и я — мы присматриваемся к моей жизни из прекрасного далека. Я постарел. Не то достиг зрелости, не то заболел? Вокруг меня радость предстоящих отпусков переливалась в шумных разговорах через край, как пенистое вино. Моя радиопостановка близилась к завершению. Вирье собирался ехать в Центральный массив и не думал больше ни о чем, кроме форели, которую будет ловить в реке Сер. Аллари готовился, как обычно, уехать в Брест, где его ждала спортивная яхта и штормовая погода. В баре, где я всегда перекусывал, я только и делал, что пожимал руки: «Ну что ж, до скорого… хорошего тебе отпуска…»

Помнится, я болтал с электриком из седьмой студии, когда в бар вошел один из наших репортеров с магнитофоном на ремне. Я указал ему на свободное место напротив. Он плюхнулся на стул, снял с плеча ремень и вытер пот с лица.

— Ну и профессия! Представляешь, я болтался в ожидании перед Ла-Ротисри с одиннадцати. Жарища!… Сдохнуть можно. И знаешь, кому присудили премию?.. Никому. Лауреат не сообщил своего имени. Как это мило, правда? Фотографы и все прочие остались с носом!

— Но… о какой премии ты говоришь?

— О премии «Мессидор»… Ее присуждали сегодня! Я впервые такое вижу! Несомненно, очередной ловкий трюк издателя. Ради рекламы они пускаются во все тяжкие… Гастон, сандвич, да побольше колбасы. И кружку пива.

А я уже покинул бар. Как бы вообще покинул этот мир. Мое сердце колотилось сильнее, чем там, возле бассейна. Эта премия! Я и думать о ней забыл.

— Ты сказал «Мессидор»? Я не ослышался?

— Да. Премия лучших времен, как говорил Ришмон. Ему пришлось драть глотку, бедняге, слышал бы ты этот гвалт!

— Как называется книга?

— «Две любви». Хочешь ее купить? Я отклеил взмокшую спину от спинки стула.

— «Две любви»?

— Похоже, замечательная вещь! Так или иначе, члены жюри высказались за нее единогласно.

Он встал — его позвали из коридора. Вот уж не думал, что счастье способно причинять такую боль. Я стал лауреатом премии «Мессидор». Именно в тот момент, когда очутился на мели… Я разбогател. Как по мановению волшебной палочки. Тыква обернулась золотой каретой. Я же знал, что у меня талант! Я знал, что… На глазах у меня застыли слезы. Наверное, я производил впечатление умирающего. Я вышел и затерялся в студийных коридорах. Они еще увидят! И Матильда — она тоже поймет… Прежде всего нужно позвонить издателю. Нет, пойти и лично объяснить ему, почему я не решился указать свое имя в конверте… Ах, это солнце, теперь оно светит еще ярче, еще горячее… Этот ветер на набережных… Свежий ветерок успеха подобен дружеской руке на моем плече… Ах, Мериль, бедняга, как я сожалею! С каким удовольствием я пригласил бы вас всех… даже Леграна, даже Блондо… Нет, моей жене больше нет никакой необходимости работать. Отныне она мадам Миркин. Ну знаете, Миркин — автор романа «Две любви». Да, безвестный актер, но в том-то и дело, у него было, что сказать… «Две любви»… «Две любви»… Повсюду этот роман. Им заполнены витрины. Он — бестселлер сезона. Его будут читать в поезде, в отеле, на пляже… «Читайте „Две любви“ — это замечательная книга!», «Как, ты не читал роман „Две любви“? Я дам тебе почитать. Его проглатываешь за один присест. Он так написан!…» Пока что никто не в курсе дела. Я анонимный силуэт. Зато завтра мой портрет будет красоваться повсюду… Телевидение!…