Вдруг охотник выбегает

– Да ты что, Сундуков, – искренне произнес Серафимов. – Меня там не вывернуло только потому, что я вовсе пожрать не успел.

– Товарищи, – призвал всех Коптельцев. – Давайте выразим свое отвращение и гнев через выдающуюся следственную работу, а не физиологические процессы. Иди, Зайцев.

Зайцев вышел в коридор. Установить личности убитых. Все логично – в полном соответствии с правилами разыскной работы. Вот только преступление это отрицало правила. Зайцев вспомнил их с Нефедовым таблицу: сколько времени и сил они потратили, чтобы узнать об убитых все. И что?

Сейчас в кабинете у Коптельцева он впервые ясно почувствовал, что эти преступления не имели никакого отношения к тому, кем были убитые. Как звали, где служили, каково их происхождение, семья и членство в партии, кто их сослуживцы, друзья, соседи. К самому понятию личности. Картины и только картины были ключом к происшедшему.

Каким? Неизвестно. Одно Зайцев знал совершенно точно: товарищ Простак действовал не сам по себе, кто-то направлял его из Москвы.

Он заперся у себя в кабинете. Ему уже было не до осторожности. Заказал разговор с Москвой.

«Ждите».

Зайцев сам не знал, в какую сторону роет. Он просто рыл и надеялся, что рано или поздно брызнет свет.

Зыбкий или верный, но это его единственный след: картины. Затрещал телефон.

– Говорите.

Сколько раз уже слышал он это сытое приветливое «говорите»?

– Зайцев, из ленинградского уголовного розыска. С товарищем Кишкиным соедините. Это срочно.

Цоканье в трубке. Очевидно, секретарь переключает соединение. Щелчок. Сытый голос вернулся:

– Товарищ Кишкин на выезде. Что-нибудь передать?

Вдруг Зайцев услышал далекий знакомый баритон: «Отшей его как-нибудь подальше». Очевидно, рычаг не сработал, и невидимый Кишкин давал указания секретарю. У Зайцева забилось сердце.

– Алло? Товарищ Зайцев? Передать что-то?

– Нет, спасибо.

И повесил трубку.

С минуту он сидел, не соображая ничего. Его душил спазм. Он был слишком потрясен, хотя и ждал подобного. Потом охватила ярость. Ну нет, Кишкин, так не пойдет. Зайцев сорвал телефонную трубку.

– С комендантом Московского вокзала соедините. Срочно.

Несколько секунд.

– Слушаю.

– Уголовный розыск. Следователь Зайцев. Я выезжаю сегодня вечером в Москву, оставьте мне билет.

Комендант залепетал что-то: мол, проверить наличие надо, популярный поезд.

– Нет, товарищ, вы меня не поняли, – рявкнул Зайцев. – Я в бригаде по борьбе с бандитизмом служу, а не Большой театр с Третьяковской галереей посетить собираюсь. И дело мое – особой важности. А если вам словами не понятно, то я вас с соответствующей бумагой навещу.

Несколько секунд то ли огорошенного, то ли сердитого молчания.

– На одного человека билет? – переспросил комендант.

– На одного. Туда и обратно в тот же день.

Зайцев брякнул трубку.

3

Тот, кто употреблял слово «лакейский» в смысле «угодливый», явно не знал предмет. Метрдотель, дородный и статный, как адмирал, раскинул перед ним руки. В его глазах Зайцев отчетливо видел презрение, и оно было полным: к костюмчику, к парусиновым туфлям, не столичному виду, виду человека не при власти. Богатые бакенбарды топорщились, как львиная грива:

– Мест нет… товарищ! – он почти выплюнул последнее слово. В московском «Метрополе» товарищей не жаловали. Бархатный канат и бархатная портьера на входе надежно отделяли овец от козлищ. Зайцев ткнул ему под нос удостоверение.

– Во-первых, я вам не товарищ, а товарищ следователь. Это же и во-вторых и в-последних. Там у окна сидит товарищ Кишкин, который меня ждет. Это он вам скажет наверняка.

Адмирал, засомневавшись, чуть сдвинулся. Первая фраза Зайцева не произвела на него впечатления, но упоминание Кишкина заставило на миг дрогнуть. И мига было достаточно. Зайцев шагнул мимо, откинул портьеру. Да, он не ошибся. Кишкин упомянул однажды, что ровно в одиннадцать каждый день пьет кофе в «Метрополе». И сейчас сидел за своим излюбленным столиком у большого вымытого окна, щурясь сквозь кольца дыма на весеннюю, в зеленом дыму Москву.

Зайцев грохнул стулом, плюхнулся напротив. Единственный глаз Кишкина уставился на него. Зайцев видел, что застал врасплох. Под всеми парусами к ним уже спешил адмирал с папочкой в руке, всматривался в лицо Кишкина – равно готовый радушно раскрыть меню перед Зайцевым и выкинуть Зайцева вон. Кишкин кивнул. Перед Зайцевым легла раскрытая папка.

– Кофе, – не глядя, сказал Зайцев, чтобы поскорее отослать метрдотеля прочь.

– На хапок, значит, решил взять, – спокойно заметил Кишкин. Стряхнул пепел, вкрутил окурок, раздавил в пепельнице и откинулся в кресле. Как будто видел Зайцева впервые. Зайцев молчал. Игра в гляделки длилась, и Кишкин не выдержал:

– Вася, ты соображаешь, что твой провинциальный петроградский форс здесь не пройдет? Что я сейчас пальцем покажу, и от тебя мокрое место останется.

Глаз недобро прищурился.

Зайцев наклонился к нему через стол.

– Кишкин, – Зайцев смотрел в этот единственный, горящий злостью глаз, стараясь говорить спокойно и как можно более искренне. – Кишкин. Это же я.