Вдруг выпал снег. Год любви

С прыткостью, удивительной для своей фигуры, тетка Таня бросилась вперед, желая, наверное, изъять баллон из крепких рук мужа, но внезапно поскользнулась на мокрой глине, выстлалась во весь рост, шмякнувшись так громко, что даже тугой на ухо дядя Прокоша услышал и расхохотался от души.

Досада, быть может, и боль, и мысли об испачканной одежде, а главное — безмятежный смех мужа лишили тетку Таню остатков разума. Схватив ведро с хамсой, она с неожиданной ловкостью водрузила его на голову Глухого. Хамса, трепыхаясь, сыпалась по зеленой гимнастерке, блестела.

— Здравствуйте, — сказал кто-то хрипло за моей спиной. — Где здесь живет Шура Сорокина?

Еще минуту назад наша корявая улица казалась безлюдной, если не считать нас троих. Но сейчас у распахнутой настежь калитки, перекошенные штакетки которой оставляли глубокие следы в желтой жирной глине, шевелил тонкими, чуть обозначенными губами пожилой щуплый мужчина в промокшей стеганке и шапке-ушанке, тоже мокрой и вдобавок сильно потертой.

Глухой мотнул головой. Ведро свалилось с плеч, застучало по цементным ступенькам, потом покатилось через двор и замерло возле калитки, у ног незнакомца. Взгляд Глухого был зачумленный, и я не сомневался — судьба баллона с вином предрешена: быть разбитым ему о голову тетки Тани. Но в этот момент заговорил незнакомец, опять хрипло и тихо:

— Не торопись, хороший. Вино богом на землю послано. Его поперву выпить надо. Потом пустым баллоном и вдаришь.

Не знаю, как услышал эти слова Глухой, может, понял по движению губ, но он бережно опустил баллон на ступеньку и принялся старательно выбирать хамсу из своих густых черных волос.

Увидев, что попутный ветер разгоняет над головой тучи, тетка Таня решила не выпускать инициативу. Выпучив маленькие круглые глаза, она закричала, брызгая слюной в незнакомца:

— Я тебе вдарю, черт конопатый! Будешь катиться под гору до самой улицы Коллективной!

— Я извиняюсь, но катиться под гору хорошо при вашей округлости, мадам.

— Еще ругаться смеешь, паскуда лысая! Сам ты мадама. — Тетка Таня сделала богатырский выдох и победно оглядела нас.

Глухой вытирал лицо носовым платком. Тощий кот, уж действительно мартовский, ожесточенно мурлыкая, хватал хамсу за хамсой.

Незнакомец повторил свой вопрос:

— Где живет Шура Сорокина?

— В тюрьме она теперь живет, — мягко, почти радостно сообщила тетка Таня.

Незнакомец совсем не удивился, будто ожидал услышать этот ответ. Кивнул мокрой ушанкой. Поинтересовался только:

— За какие провинности?

— За махинации в магазине, — объяснила тетка Таня миролюбиво. Потом на лице ее вдруг появилось сострадание, и она добавила нервно, чуть не плача: — А какие махинации? Жить-то надо… Почитай, четыре года, как война окончилась, до кой поры в штопаном да в латаном ходить! И занавески на окна хочется, и простыню, чтоб была без дырок. А зима у нас какая гнилая, разве без сапог можно… Заразы… На пять лет человека упрятали.

— Пять лет, пять зим, — неопределенно произнес незнакомец. Похехекал аккуратно, спросил: — Антона, сына ее, где увидеть можно?

— Я Антон.

Незнакомец поклонился мне, приведя этим тетку Таню в состояние изумления. Представился:

— Онисим.

За спиной Онисима висела брезентовая котомка. Из котомки выглядывали деревянные ручки пилы.

— Ты, Антон, к горю головы не поворачивай. Отвернись от него, оно и отстанет.

Я не понял его слов. Вернее, принял их за обычные первые слова, сорвавшиеся с языка совершенно незнакомого мне человека, который почему-то разыскивает мою мать и знает меня по имени. Ясно было, Онисим хотел утешить. Так поняла и тетка Таня, сказала умудренно:

— Горю слезами не поможешь.

Впрочем, я и не плакал. Слова тетки Тани следовало понимать исключительно в переносном смысле.

— В краснодарской больнице врачевался вместе с твоим отцом, — пояснил Онисим. — Он отрядил для твоей матери бумагу.

Онисим распахнул стеганку; под ней была гимнастерка, такая же старая, как на Глухом. Из кармана гимнастерки он вынул толстый замусоленный бумажник, из бумажника записку. Протянул ее мне.

«Шура, — писал отец коряво, без знаков препинания, с ошибками, — к тибе приедет старец Онисим бездомный пусть живет пака холадна».

— Пойдемте, — сказал я Онисиму. — Пока еще холодно.

— Припозднилась весна, — согласился он. Улыбнулся Глухому застенчиво, как маленький ребенок, сказал: — Может, угостишь винцом, соседушка?

— А платить есть чем? — спросила тетка Таня, подбоченясь.

Лицо ее, как и прежде, было мокрым. Но теперь это было не лицо заплаканной женщины. Наоборот, казалось, тетка Таня только что вышла из парилки.

— За угощенье на Руси испокон веков не платят, — возразил Онисим.

— То когда было, — отрезала тетка Таня. — Таперича нам даром ничего не достается.

3

Из сообщения городского радиоузла от 10 апреля 1949 года: