Вдруг выпал снег. Год любви

Часть третья БУКСИР В ДАЛЕКИЕ МОРЯ

Добро и зло — вечные истины. Тем более предназначение человека — служение добру.

Сосед Домбровский

Человек не знает, для чего назначен. Вот собака знает. А человек — нет.

Старец Онисим

1

Потом дождя не стало. Вдруг зажелтели небо, и рельсы, и деревянная платформа, обнесенная почему-то высоким, в рост человека, забором. Ясно зажелтели доски на переходе, аркой перекинутом через пути к другой платформе, низкой, забетонированной. Бетон отпугивал солнце: эта, другая, платформа и лес, начинавшийся шагах в десяти за ней, были мрачными, а небо над ними ершилось мелкими тучами. Ржавая щебенка в маленьких пятнах тепло пахла мазутом, скрипела, покряхтывала, скрежетала — не разберешь — под моими ботинками.

Стрелочница, а может, обходчица шла впереди, так и не откинув капюшон плаща. Я почти не видел ее лица. А голос показался молодым.

— Сумасшедший, — сказала она. — Разве можно на ходу прыгать с поезда?

Я мог объяснить, что прыгнул с поезда, убегая от контролеров, что пожалел деньги на билет, что у меня их не было. Но я не сказал этого, спросил:

— В какой стороне станция?

— Пошли, — ответила женщина и повернулась ко мне спиной.

Крякнула утка. В ответ пискливо залаяла собака, загремела цепью. Слева от полотна появился кирпичный домик путевого обходчика. Рядом некрашеный сарай, белье на проволоке между сараем и акацией.

У сарая стоял мальчишка лет десяти в подвернутых резиновых сапогах. Рукава большого и старого в крупную клетку пиджака были тоже подвернуты. Мальчишка запрыгал, улыбаясь широко-широко. Радостно завизжал пес, громадный, черный, с лохматыми ушами.

— До станции четыре километра, — обходчица показала рукой вперед.

«Эт не путь, — говорил в таких случаях Онисим. — Эт чистая физкультура». «Физкультура — дура, — считала тетка Таня. — Работать надо. Работать… А руками, ногами махать — все равно что дырки в воде прокалывать».

— Спасибо, — сказал я обходчице и нехотя, без вдохновения поплелся по шпалам.

— Эй! — услышал я вдруг голос обходчицы. — Куда тебе, собственно, ехать?

Я остановился, повернулся и с гордостью произнес название своего любимого города.

— Мой брат едет на машине в Евдокимовку. А оттуда до города рукой подать. На любой попутной.

— Да, — согласился я. — На любой попутной…

— Тогда возвращайся, — сказала обходчица. И я увидел, что глаза у нее синие-синие…

Брат обходчицы оказался приятным малым. Воевал и ни разу не был ранен. После обеда он долго крутил патефон, а на патефоне была пластинка:

…Мы вели машины,
Объезжая мины,
По путям-дорогам фронтовым.

— Водил ее, родимую, водил, — весело и горько говорил он. — От города Вышнего Волочка начал и до города Дрездена довел. По-разному случалось. Вот бы написать книгу! Все как по правде. Вот бы читали…

Часов около шести вечера он сказал мне, чтобы я забирался в кузов. И мы покатили.

Я крикнул синеглазой обходчице:

— Спасибо!

Она оказалась солдаткой-вдовой.

2

С машиной расстался внезапно. Когда до Евдокимовки оставалось километра три и дорога резко сворачивала с Майкопского шоссе, я что было силы застучал по кабине кулаком. Брат обходчицы остановил машину, распахнул дверцу, высунул голову.

— Я сойду! — крикнул я и перемахнул через борт.

— Чегой-то? — не понял брат обходчицы.

— Попутные здесь чаще ходят, — уверенно сказал я, словно много раз ловил машины на этой развилке.

— Валяй! — добродушно кивнул он.

— Будешь в городе, встретимся.

— Точно, — заверил он.

Машина фыркнула, завертела колесами, скрипнула старыми бортами. Мутный свет фар поплыл впереди, покачиваясь, словно сам по себе.

Вскоре сделалось тихо. И немного страшно. Все оставалось прежним: незатейливый свет звезд, дорога в мелкой белой щебенке, отрезанная поворотом, будто ножом, кустарники — торчком по очень крутому склону горы. Но воздух теперь не свистел в ушах, а лежал, как может лежать на столе простая буханка хлеба.

Три огонька в лощине, смутившие меня и соблазнившие, желтели по-прежнему, но были неподвижны, не гнались вслед за машиной. Даже без топографических расчетов — на глазок — угадывалось: добраться до них будет непросто. Так и вышло…

Не меньше часа блуждал я между кустарниками, по камням, выскальзывавшим из-под ног, обходил крутые склоны и скалы. Наконец выбрался к подворью, обозначенному высокими столбами и светлыми рейками, притянутыми словно струны. Свет в окнах уже не горел. Ясно, люди в доме спали. Я почувствовал запах свежего сена и слева за колодцем увидел сарай с широко распахнутой дверью, в которую могла бы въехать телега.

Ведро, стоявшее на мокром срубе, было полно воды. Звезды ночевали в нем на самом дне. Точно разбуженные, зашевелились, когда я припал к краю ведра губами.