Вдвоем против целого мира

Оставшуюся же часть земли, убрав утлые постройки, выделили городским под дачи. Так и шла полоска дач с двух сторон реки, там посреди лугов и леса попадались маленькие озера – словно кто-то шутя их круглым инструментом нарезал в самых неожиданных местах. Строго говоря, озерами эти водоемы не являлись, но были похожи, просто маленькие. Вот идешь лесом, а тут – озерцо метров пять, а то и десять-двадцать в диаметре, глубокое, чистое и холодное. Такие участки деревенским были без надобности – только перевод земли, ни огорода не устроишь, ничего. А городским нравилось, вот и поселились там дачники, ученые головы из разных институтов.

Городские носа не задирали. Были среди них и профессора, и врачи, и даже писатели. Приезжали с детьми, покупали у местных молоко, творог и яйца, а случись кому в селе захворать – бегом бежали к профессору Моисееву, и если он был в своем доме, то никогда не отказывал в помощи. Или к профессору Оржеховскому, а потом и к его дочери, Елене Станиславовне, она хоть и была детским врачом, но и «взрослые» болезни лечила успешно. А если возникала надобность у колхозных умельцев в вопросах техники, тоже было к кому обратиться. Профессор Шумилов, например, понимал в кузнечном деле и с техникой обращался свободно, хотя и занимался совершенно другой наукой, каким-то синтезом, даже лаборатория у него была оборудована в Научном городке, где он с женой, Тамарой Кузьминичной, а потом и с сыном, проводили много времени, но они никогда не отказывали в помощи деревенским.

Детвора перезнакомилась между собой, и «дачные» к концу лета ничем не отличались от местных – все загорелые, горластые и шустрые.

А потом дети выросли и приезжали в Привольное со своими чадами, Соня знает, что она – третье поколение дачников Научного городка. Третье поколение держалось особняком, с местными не дружило. Только Анжелка прижилась в их компании, но это благодаря тому, что она чаще бывала с Лизой, умела ее понимать, и Лиза была по-своему привязана к Анжелке.

Их дом построил ее дедушка, профессор Шумилов, он проектировал его вместе с друзьями, сотрудниками института строительных технологий, это звучит как-то сухо, а на деле они были вполне компанейские люди, художники и архитекторы, большие фантазеры, каким был и сам дед. Дом их всегда выделялся, потому что напоминал маленький замок с полукруглыми окнами, башенкой и зубцами. Тогда это было нетипично, и деда пытались заставить перестроить дачу, но он наотрез отказался. Так и стоит их «замок» с тех пор, ничего в нем не изменилось. И Сонина комната в башне прежняя – полукруглая и светлая во второй половине дня.

Вот только, кроме Сони, в этом доме больше никого не осталось.

Она занесла сумки в дом и выглянула в окно. Из него виден луг с маленьким круглым озерцом посредине, дальше река. Год назад за этот участок ей предлагали совершенно бешеные деньги, но ей и в голову никогда не приходило продать дом. В глубине души Соня до сих пор надеялась, что Лиза вернется. Вот так войдет во двор, привычно глядя в никуда, не обращая ни на что внимания, сядет в траву около клумбы и будет, раскачиваясь, смотреть на цветы, на бабочек и стрекоз, на пчел – или просто будет казаться, что она смотрит на все это, а ведь вполне возможно, что она не видит ничего вокруг, или видит, но не так, как все… Но сестра всегда возвращалась домой, и как продать дом, если есть надежда – может, и глупая, что Лиза вернется?!

Рассудком Соня понимала, конечно, что сестра никогда не придет. Со дня ее исчезновения прошло уже почти двадцать лет, и ждать Лизу глупо, но в глубине души Соня все равно ждала. Не потому, что любила сестру – она ее едва знала и никогда не понимала. Но Лиза исчезла, и если никто не видел ее мертвой – тела не нашли, – то, значит, Лиза вполне может быть жива. Или ее похитили инопланетяне. Или она ушла в какое-то другое измерение – в то самое, на которое был настроен ее мозг. Просто раньше она жила там душой, а потом ей и тело удалось туда перетащить. И там она весело смеется, смотрит в глаза окружающим и разговаривает, и все ее понимают.

А здесь никто не понимал, кроме мамы и Анжелки. Да мама тоже, собственно, не понимала, ей это было не надо, она любила Лизу такой, как есть, если можно назвать любовью то болезненное обожание, которое мать обрушивала на Лизу и которое та не могла ни понять, ни оценить, ни почувствовать.

Лиза была старше на два года. Но что было Соне от ее старшинства, если Лиза была – а ее все равно что не было? Тогда немногие знали это слово – аутизм, а Соня знала. Она помнит, как осознала, насколько Лиза отличается от нее самой и от других детей. Пока они были вдвоем, она воспринимала сестру такой, какой та была, и ей казалось, что все живут точно так же. Но когда в четыре года ее отдали в детский сад – маме надо было все больше заниматься с Лизой, – Соня вдруг поняла, что все дети вокруг почти такие же, как она сама, и никто не похож на Лизу. Аутизм, да.