Вечер на Кавказских водах в 1824 году

Что с ним сталось после, он не помнит. На одно мгновение, будто сквозь удушающий сон, мечталось ему ржание коней, стук колес, говор людей, – и только. Долго, долго после, по крайней мере через сутки, казалось брату, очнулся он. Была ночь, – но при каком-то слабом свете; щупая и озираясь кругом и припоминая прошлое, с несказанным удивлением уверился он, что лежит на диване, в той же самой комнате норвежского трактира, в которой пировал он с англичанами. За столом, однако, не было уже никого; один огарок едва озарял предметы и дремал, подобно всей природе. Только маятник старинных часов, повторяя свои однозвучные чик-чик, еще заметнее делал безмолвие ночи. Стрелка показывала четверть пятого.

«Хозяин!» – закричал брат мой.

Никто не откликался.

«Хозяин!» – повторил он так громко, что зазвенели окошки, и толстая фигура с зевающим ртом и полуслепленными глазами ввалилась в двери в шлафроке.

«Где англичане?» – был первый вопрос моего брата, и вместо ответа хозяин полез рыться в огромном дедовском комоде, в котором каждый ящик мог бы вмещать по нескольку человек гарнизона; вынул что-то оттуда, хладнокровно снял со свечи, поднес ее к носу моего брата и, сняв колпак, подал ему письмо. Брат мой был человек аккуратный, и как ни егозило любопытство в глазах и пальцах, он раза два оборотил письмо направо и налево, прочел адрес, весьма подробно написанный, потом взглянул на печать, в гербе которой изображен был ползущий лев – верная эмблема воина придворного, и две подковы – знак твердости, но вещь давно изгнанная с паркета. Наконец он вскрыл письмо; в нем написано было: «Сир! мы проиграли заклад; вы не только храбрейший, но и достойнейший человек!

Вестовая пушка грянула, корветта снимается с якоря и не дает нам ни минуты для объяснений. Прощайте! Будьте счастливы и не забывайте людей, которые считают честью быть вашими друзьями».

Внизу была подпись всех собеседников того вечера.

– Понимаю, – сказал человек в зеленом сюртуке, значительно нюхнув табаку, – понимаю.

– Этого нельзя и не понять, – прибавил гвардеец, – братец ваш всю эту историю, или, лучше сказать, всю эту басню, видел во сне.

– Во сне! Неужели во сне? – вскричал таинственный человек, обращаясь с вопросом к рассказчику и боясь, чтобы эта прекрасная повесть о мертвецах не превратилась во что-нибудь естественное.

– Брат мой сначала думал то же самое, – возразил драгунский капитан, – покуда между сгибом письма не нашел банкового билета на сто фунтов стерлингов. Вы, я думаю, согласитесь, господин капитан, что хотя в сновидениях нередко даются нам золотые горы, только они разлетаются в дым от одного мига ресниц; но этот сонный клад преспокойно остался у него в кармане.

– Английская штука, – сказал тогда сосед мой, адъютант, – некоторые из моряков легко могли заскакать вперед и сыграть эту драму; воображение дополнило остальное.

– Милостивый государь, – возразил драгун-наездник, нахмурясь и грозно расправляя усы, – брат мой не говорил мне ничего подобного, и я не думаю, чтобы вы имели причину сомневаться в словах моих.

Нечего было спорить против такой убедительной логики, – и все прикусили язычки, готовые уже на разные замечания, не желая из-за мертвых ссориться с живыми.

– Господа! – сказал артиллерист, закуривая трубку, – мне кажется, справедливо бы каждому рассказать какую-нибудь историю, какой-нибудь анекдот из своей или чужой жизни, – это бы помогло нам коротать другие вечера и заключить сегодняшний.

– И еще справедливее, чтобы вы скрепили этот благой совет своим примером, – возразил гвардеец. – Артиллерия должна издали открыть огонь; мы, пехотинцы, будем прикрывать ее. Капитан, как отличный наездник, завязал дело и навел неприятеля на орудия, – теперь ваша очередь.

– Помилуйте, господа, – отвечал артиллерист, отговариваясь от приглашений, – я, право, не приготовился, я принужден буду стрелять холостыми зарядами.

– Тем лучше, что не готовились, – сказал прокурор, – по первым показаниям и по горячим следам скорей доберешься толку.

– Только что-нибудь необыкновенное, – примолвил человек, похожий на запечатанный Соломонов сосуд.

– В таком случае, господа, – произнес артиллерийский ремонтер, окидывая глазами собрание, между тем как грустная улыбка воспоминания изобразилась на его устах, – я расскажу вам истинное приключение моего дяди в Польше, при начале войны конфедератов[22]. Оно так сильно подействовало на его ум, что он постригся в монахи и умер в Белозерском монастыре.

Таинственный человек вытянулся в нитку; все придвинули стулья.