Вечер первого снега

Летом в поселке, почитай, никого не остается — собаки да ребятишки. Взрослые все заняты на золотом полигоне. И вот раз июльским днем повар скуповатой местной столовой вышел на крыльцо — проветрить голову от кухонного чада — и обмер. В двух шагах от него на беленом мусорном ящике, как в цирке, собрав лапы комом, стоял годовалый медвежонок. От худобы лапы у него казались непомерно длинными, а лобастая голова болталась на шее, как на стебле.

Повар так растерялся, что, сам не понимая зачем, топнул ногой и взвизгнул сорвавшимся голосом: «Пошел!» Медвежонок не убежал и не бросился на человека, а только мотнул башкой со странно разинутой пастью и пожаловался: «Ай! Ай!» Повар осмелел и подошел к нему ближе. Медвежонок и тут не удрал, а все мотал и мотал башкой, словно от боли или горькой тоски. Тут повар и увидел, что в десне у него глубоко засела здоровенная рыбья кость — от кеты, наверное. И давно, видно, сидит — все мясо вокруг нее опухло и посерело от гноя.

Повар и сам потом не брался объяснить, как это у него хватило смелости на такое, но как-то хватило. Он просто взял медвежонка одной рукой за мокрый черный нос, а другой выдернул кость из десны. Медвежонок чихнул и свалился с ящика Вот так и появился Михеич.

Ну, а откуда взялся Тихоня, знал один только зоотехник, купивший его в совхозе «для местных нужд» — подвозки воды и угля к столовой и отправки пищевых отходов на свиноферму.

Тихоня был маленький и смирный черный бычок с хребтом, напоминающим иззубренный нож и комолой головой. Рога у него почему-то не росли. Появление его в поселке прошло незамеченным.

Никто не мог толком рассказать и того, когда и как началось не только знакомство, но и совместная служба Михеича и Тихони. Вот как-то так вышло — и все тут… Приехав же в этот поселок, я увидела следующее: по стихийно стремящейся вниз, под берег, дороге неторопливо тащилась водовозная бочка, а везли ее двое: черный бычок с грустной мордой и очень темный, лоснящийся от молодой силы и сытости медведь. Человека при них не было.

Поселок, как всегда, днем сонно нежился под солнцем. Сладко квохтали куры, лаяли собаки. Ребятишки гоняли дырявый футбольный мяч по вытоптанной траве. И никому дела не было до того, что творилось у речки!

Между тем бочка благополучно скатилась к воде, развернулась и стала на самом заплеске. Медведь присел и снял с шеи ярмо. Бык к этому отнесся вполне спокойно, даже не поднял морды. Медведь встал на задние лапы, подошел к бочке и снял черпак, положенный возле нее. Пофыркал, потряс плечами, как человек, примеривающийся, как бы что получше сделать, взял черпак за ручку передними лапами и поволок к воде. Все это он делал неторопливо и привычно, как самое обычное для себя занятие. Зачерпнув воды, медведь вылил ее в бочку и снова поволок черпак.

Вода в наших речках чистая, ила на дне ни в одной не увидишь — только обкатанная плоская галька. Если какие из этих камешков и попадали в бочку — беды особой не было, осядут на дно, а воды не замутят…

Медведь трудился усердно, не отдыхая, и остановился только, когда вода полилась через край. Он несколько раз потрогал лапой льющуюся через край струю, обошел зачем-то вокруг бочки и только после всего этого пристроил черпак на место. Затем надел ярмо, и странная упряжка так же неторопливо потянулась в гору.

Все это так заинтересовало меня, что я (правда, на приличном расстоянии — кто его там знает, этого водовоза!) пошла следом. Бочка поднялась по откосу и свернула вправо, по чуть проторенной летней колее. Там за объеденными кустиками карликовой березки на самом юру приютился пестрый от трещин барак столовой. Еще раз развернувшись, бочка стала возле окна кухни, медведь на этот раз уже торопливо, радостно скинул ярмо и потянулся к окошку. Сейчас же на крыльцо вышел толстый, как с картинки, повар и вынес ведерко с какой-то едой. Медведь лизнул ему руки, сгреб ведерко передними лапами и отправился в сторонку — закусить на свободе и с чувством. Бык получил только горсть хлебных корок с солью, но и за это долго благодарно мотал головой — не зря его звали Тихоней, он ничего не умел требовать и довольствовался малым.

Я подошла, заговорила с поваром и так узнала историю Михеича и Тихони.

— И куда же они теперь? — спросила я.

— А вот отчерпаю воду, они и снова привезут. Да потом еще в общежитие и на конюшню — так и проработают до вечера. Михеич зря хлеба не ест, не то что некоторые…

На кого намекал повар, я уточнять не стала — у каждого есть такие неизвестные обвиняемые. Михеич между тем покончил с едой, облизнулся, помылил морду лапой и пошел к бочке.

Я набралась смелости и окликнула его:

— Михеич!

Он сейчас же повернулся, пристально посмотрел на меня коричневыми глазами, словно ожидал какого-то приказа. Убедившись, что я — человек безработный и приказать ему мне нечего, тут же потерял ко мне всякий интерес: ведь он-то сам был занят делом!

Повар перелил воду в бак и выбросил гальку со дна. Михеич развернул, толкнув мордой в бок равнодушного Тихоню, и бочка снова отправилась в привычное путешествие.