Вечер с вампиром (СИ)

— Да, в Великую Отечественную, когда наша часть стояла в Карпатах. Я служил в разведке и осматриваясь в здешних лесах, забрел на заброшенный хутор. Но там обретался древний дед, который приветил меня: накормил, напоил, спать уложил, ну а потом укусил. Ну и… Тогда мое преображение было довольно легко скрыть и… тогда я был сыт всегда. Но я, знаешь ли, был довольно идейным вампиром и пил только фашистскую кровь. Особенно любил гестаповцев, которых рвал на куски.

Однажды заслонил собою от автоматной очереди комбрига и, черт меня дернул, после этого вернуться с поля боя в нашу часть. Оказывается многие ребята видели, как меня прошило автоматной очередью, а я как ни в чем ни бывало продолжаю расхаживать по белу свету. Меня начали сторониться и, в конце концов, комбриг вызвал меня к себе. Пришлось все ему рассказать. Он долго матерился, но кажется поверил, потому что, как только стало известно, что к нам в часть едет особист, комбриг отправил меня к партизанам. Там, в лесах, я резвился до конца войны. Плохо ли: уйдешь ночью в разведку, подпитаешься немецкой кровушкой, а утром в землянку — на целый день отсыпаться. К концу войны какая-то сука, из так называемых однополчан, стукнула на меня и я был взят в особый отдел. Он замолчал, уйдя в воспоминания. То, что они были не из приятных, выдавало болезненное подрагивание его губ.

— Тебя… изучали? Они знали кто ты? — решилась я вернуть его в действительность. Он перевел на меня свой темный неподвижный взгляд и холодно улыбнулся.

— Меня допрашивали, как последнего мокрушника, расстреливали, били и пытали, а на мне все заживало, как на собаке. Труднее всего было выдержать пытку серебром. Одна из них, когда особист, мой одногодок, очень перспективный службист, протягивал мне серебряный портсигар, битком набитый сигаретами. Ему нравилось наблюдать, как я скуля и шипя, пытаюсь вытащить хоть одну из них не дотрагиваясь до серебра.

После, в шестидесятых, я встретил этого особиста, старого, больного, разжалованного после Хрущевской «оттепели». Он меня сразу признал, ведь я остался таким же пацаном, каким он меня помнил. Он тогда кричал, визжал, валялся в ногах, умоляя, чтобы я его укусил. Судя по той истерике, что он устроил, он умирал от рака. Я посмотрел на него и ушел, слыша за спиной его проклятья. Но меня уже нельзя было проклясть сильнее. Побои и боль, как-то забылись, а вот тот серебряный портсигар помню до сих пор.

Жить можно везде, тем более если окружающим тебя подонкам известно, кто ты такой. В общей камере, где вперемешку сидели и уголовники, и политические, я навел порядок, «попробовав» нарвавшегося на меня отмороженного пахана, не дававшего житья никому. Он-то думал, что в его камеру засунули обычного салабона из политических и решил сделать из меня Маруху. Ну и нарвался. Я перегрыз ему горло на глазах у всех, чуть ли не умывшись его кровью, потом быстренько залез под нижние нары, чтобы не попасть под солнечные лучи и там заснул. Даже не смотря на то, что я добровольно занял место под нарами, место для опущеных и политических, вся камера негласно признала меня своим новым паханом.

После, этапом меня отправили в Сибирь, но определили не в лагерь для заключенных, а в ссылку, поселив в колонию пленных немцев. Позже я узнал, что кому-то из вышестоящих пришла гениальная идея поселить меня к фрицам, чтобы «облегчить» им жизнь, видимо зная, как я «воевал» в партизанском отряде. Пленные немцы оказались люди как люди. Простых солдат, у которых от пропаганды мозги немного прочистились, я не трогал, а вот бывших эсэсовцев, офицеров вермахта и наших уркаганов, что обретались в лагере неподалеку, рвал беспощадно. Я боялся тогда одного, как бы не отравиться их поганой кровью.

— Как же ты узнавал, кто из них кто?

— Забыла? Я мог слышать их мысли. Словом, и тогда я был сыт. К тому же Сибирь, с ее вечными ночами, оказалась благодатным для меня местом. Как-то местные аборигены привели мне в дар своих вымазанных медвежьим жиром девах. Когда я спросил зачем, они простодушно ответили, что я злобный дух и они хотят задобрить меня. Я спросил с чего вдруг они решили, что я злобный дух? Сказали, что шаман увидел во мне иного, нежитя.

— Вскоре, меня выпустили по амнистии, но я на какое-то время остался в Сибири. Затаился, немного отдохнул, пожив в одиночестве, осмотрелся и вновь отправился в армию. Куда меня только не забрасывало, тяжелее всего было во Вьетнаме. Вообще, я избегал горячих точек южного полушария. Так и перебивался. Если меня «убивали», воскресал в другом месте, под другим именем. Я попадался.

Меня допрашивали и отпускали, словно окольцованную подопытную птицу, чтобы потом снова отловить. Слушай, я устал от всего этого… ни сдохнуть, ни успокоиться…

— А твоя девушка?