Вечер трудного дня

Юрий Божич Вечер трудного дня

Вечер трудного дня

В конторе я нарисовался около десяти. Это можно было расценить как опоздание. Можно, да некому: редактор ушла в высокие руководящие кабинеты. Располагались они этажом ниже.

По коридору бродил Малков с пулеметными лентами фотопленок наперевес. Когда он поднимал их на свет и рассматривал кадр, возникал неявный образ Магомета на горе Хира. Борода, в частности, светилась.

— Привет, — говорю.— А где женское поголовье редакции?

— Пасется, понимаешь.

— Ясно.

— Тебе тут поклонницы звонили. В смысле — Шелестинский, с КМЗ.

— Ну?..

— Они вроде бы хотят тебя кандидатом в депутаты выдвинуть.

— Сельрады?

— Чего?

— Перегрелись, — говорю, — что ли?..

— Ты ему позвони. Я сказал, что ты придешь — перезвонишь.

— Ты заботлив, как госстрах. Это даже удручает.

— Че-то у тебя с глазами, — засомневался Малков.

— Ерунда. Журналист получил задание: недоспать.

— Лучше бы он, понимаешь, получил — переспать.

— Логично, — говорю, — да не с кем.

Захожу в свой кабинет — записка. Рукой Марьи Павловны: "Юра! Позвони на КМЗ. МП."

Осада Сиракуз римлянами…

Набрал Шелестинского. Разговор получился какой-то кальвинистский: видимо, все было предрешено. Как в сказке про колобка. Надо же, изумился я, — редакция не напрягла, от комсомола открестился, а тут… И зачем только я писал об их проблемах? Чтобы сделать их своими?

Сижу… Голова заканчивается где-то на уровне зубов. Дальше — паутина боли. Глаза интернационально скатываются к переносице. Кто это придумал — пить с вечера?

Заходит Ирка, машинистка. Улыбается по-рысьи. Протягивает какие-то мои опусы. После "Ятрани" в них появляется что-то прокрустово. Не рукописи — танкисты. Рост — 150. Где, черт возьми, своеобразие моей строки? Где география чернильных исправлений? Где удаль подписи, наконец? Вот это буржуйское слово — оно что, читается как "Божич"?

— Кстати, — говорю, — ты зачем меня на целую букву "о" сократила? Мы что, на арамейский переходим?

— Ой, не могу, — прыскает Ирка. — "Бжич"! Ой, не могу!

— Ты — не машинистка. Ты — ротный писарь! Еще и принесла, небось, какую-то гадость.

Я заглядываю в рукопись — точно: про экологию.

Откуда-то влетает Инка. Взгляд — как у подпольщика после облавы: все, убежала, куда дела листовки — не помню; Ленина взяли? а зачем отдали?.. Короче, боец невидимого фронта. Корреспондент широкого профиля.

— Малков уже ушел? — спрашивает. — М-м… гадство! Я забыла…

— Малкова — забыла? Ну, с бородой такой мужик, в синем свитере… Фотокором зовут.

Она собирается что-то объяснять. Потом машет рукой — мол, все равно.

Под собственный смех женщинки удаляются.

Я склоняюсь над столом. В тексте — чуть ли трубный глас архангела Гавриила: "Анализ онкозаболеваний показывает…" В общем, ложись, товарищ, смерть пришла! Заголовок соответствующий: "Земля тревоги нашей". Стейнбек, блин.

Господи, Господи!.. Статисту дали роль борца.

А тут еще эти выборы!.. Народ на них тянет, как беременных на солененькое. Не обходится без курьезов. Один соискатель накануне притащил мне доклад: "Новое в периодической системе Менделеева". С порога заявил:

— Пока коммунисты у власти, этого не опубликуют.

И ушел.

Я почесал затылок: при чем здесь, спрашивается, выборы? Однако и коммунисты — тоже хороши! Ведут себя явно вызывающе: можно подумать, что они в сговоре с Менделеевым.

Вытащил доклад, перевернул пару страниц. Позвонил Есипу. Кандидат наук, думаю, химик — пусть разбирается.

— Кто-кто? — переспросил Владимир Петрович.

Я повторил имя посетителя.

Есип, слышу, погрузился в улыбку.

— Мы с ним, — говорит, — когда-то вместе на кафедре работали. Однажды он подходит ко мне и говорит:

"— Знаешь, Келдыша нет.

— Как нет? — удивляюсь.

— Нет и все.

— Ч-черт! Что, умер, что ли?

— Нет. Просто нет.

— Ну, может, уехал куда, в командировку?..

— Нет, — говорит. — Я сегодня позвонил в Академию Наук, попросил: позовите Келдыша. А мне отвечают: его нет.

— Может, он пописять пошел!..

— Если бы пошел, так бы и сказали. А то ведь сказали: нет. Понял? Нет его. Совсем нет. Понял?

— П-понял, — говорю."

Есип смеется.

— Ясно, — отвечаю. — Келдыша нет. Менделеев — полное говно. Весь мир — бардак.

— Кстати, — интересуется Владимир Петрович, — вы в курсе — завтра в Северодонецке митинг?

— Откуда мне знать? Я ж в газете работаю. А вы что, ангажируете?

Наутро — смутная атмосфера стрелецкой казни. В центре площади — деревянный помост, на котором батрачит микрофон. Народ бродит, как сусло. Есип вдруг спрашивает:

— Вы знаете, что Рубежное основали запорожцы?

Этого, думаю, мне только не хватало. Видимо, есть особый шарм: в Копенгагене выяснять детали Бостонского чаепития. Мы протискиваемся ближе к оратору. Над толпой, как мишень при стрельбе по "бегущему кабану", поднимаются и опускаются лозунги. Некоторые выглядят как-то незакончено. Например, "Чернобыль повторяется". Ну и?.. Из динамика долетает:

— Еще не все грехи мои учлись. Еще не указано, что пятилетним мальчиком я пускал струйку через соседский забор!..