Вечер в Венеции

Звякнув бубенцами, Арлекино встал и изобразил учтивое внимание. И тут началось. Доктор – а по крикам из толпы Божена поняла уже, что за маска почтила их своим вниманием, – открыл рот и, не останавливаясь и не снижая тона, выдал примерно следующее: «Флоренция – столица Тосканы; в Тоскане родилось красноречие; королем красноречия был Цицерон; Цицерон был сенатором в Риме; в Риме было двенадцать цезарей; двенадцать бывает месяцев в году; год делится на четыре сезона; четыре также стихии: воздух, вода, огонь, земля…»

Сначала Арлекино слушал Доктора внимательно, потом стал переступать с ноги на ногу, изображая нетерпение, и выразительно трясти головой, пытаясь отогнать от себя этот назойливый град ученой белиберды. Когда речь зашла о стихиях, Арлекино, крича, что у него началась мигрень, побежал по сцене, пытаясь убежать. Доктор, прервав с сожалением свою речь, бросился вдогонку и вскоре поймал свою жертву. Держа Арлекино за большую пуговицу, болтающуюся на животе, он привел его назад и, уже не отпуская, продолжил: «…землю пашут быками; быки имеют шкуру; шкура дубленая становится кожей; из кожи делают башмаки; башмаки надеваются на ноги; ноги служат для ходьбы; в ходьбе я споткнулся; споткнувшись, пришел сюда, чтобы вас приветствовать».

Сказав все это, довольный Доктор удалился, а Арлекино, на радость хохочущей публике, в изнеможении упал на сцену и начал исступленно биться о доски головой.

Божена, не ожидавшая ничего подобного, хохотала до упаду. Но вскоре оказалось, что снова пришел ее черед действовать.

Оглядевшись, она не увидела на сцене Короля. Решив, что ее роль на этот раз окочена, она собралась уже было спрыгнуть со сцены и скрыться в толпе. Но тут послышалось дикое хрюканье, и к помосту подкатила расписная тележка, запряженная парой коричневатых свиней. Всем этим повизгивающим и бренчащим безобразием правил Король в сбившейся набок короне и обмотанной вокруг пояса мантии. Он поманил ее жестом, и Божена спрыгнула на руки ближайших зрителей и тут же оказалась в тележке.

И они помчались. В глазах Божены мелькали свиные хвосты, перепуганные и смеющиеся лица, факелы, маски. Она уже не понимала, где они и куда несутся эти оголтелые животные, но вот лихой возница натянул вожжи – и их увитая лентами тележка резко остановилась. Площадь осталась позади, они стояли на морской набережной.

Удерживая одной рукой поводья, тянущиеся к слегка присмиревшим свиньям, Король помог ей сойти и, сказав ей лишь «Ciao»,[7] с хохотом помчался дальше, а Божена, не помня себя от усталости и множества ночных впечатлений, дошла до пристани и, спустившись в одну из гондол, отправилась в гостиницу и там, едва успев скинуть свой королевский наряд, заснула крепко и безмятежно.

Глава 21

Томаш, который так никуда в эту ночь и не пошел, спустился поутру в пустынный холл. «Все безумцы еще спят», – раздраженно подумал он и присел в большое кожаное кресло с утренней газетой в руках. Из стопки других он выбрал именно эту, заметив множество фотографий, пестревших на ее страницах. Почти не понимая по-итальянски, он лениво перелистывал газету от конца к началу, рассматривая карнавальные виды – парад масок, довольные смеющиеся лица… Солнце, пробиваясь сквозь полуоткрытые створки жалюзи, постепенно меняло свой цвет с сочно-розового на бледно-желтый, и под его лучами на мизинце у Томаша ярко поблескивал небольшой перстенек, подаренный ему Боженой на свадьбу. Он давно уже не носил его, но, собираясь в Венецию, решил почему-то надеть.

Дойдя до первой страницы, которую целиком занимала одна большая фотография, Томаш положил газету на колени и, достав позолоченный портсигар, закурил. Задумавшись, он смотрел, как играет солнце в россыпи изумрудов, расположившихся вокруг удивительной красоты рубина – смелая фантазия Божены не побоялась соединить их вместе, и получилось действительно великолепно. Томаш забыл про сигарету, и пепел упал на газету. Стряхивая его в пепельницу, он увидел в газете что-то, привлекшее его внимание, и пристальней взглянул на фотографию.

Сан-Марко в карнавальном убранстве, какие-то подмостки, примелькавшиеся маски, и вдруг – лицо Божены, смеющееся, счастливое. Она – в центре внимания толпы, а сама смотрит на какого-то мужчину в дурацкой короне и лоскутном платье. Смотрит влюбленно, держит его за руку, а он склоняется к ее лицу, чтобы поцеловать.

Томаш, как ошпаренный, мигом вышел из состояния ленивой полудремы, в котором пребывал, и вцепился двумя руками в свежую, резко пахнущую краской газету.