Вечер встречи выпускников (СИ)

А вот Эл после визита Гуся и своей ему исповеди, облегчения вопреки ожиданиям не испытал. Зарылся с головой в свою трудовую деятельность и к концу недели почувствовал, что его уже тошнит — и от работы, от собственной физиономии в зеркале, которая так напоминает ему Сыроежкина, и от жизни в целом. И секса не хочется, даже по утрам не стоит. Хорошо хоть, он от личного общения с людьми избавлен, а то бы и вовсе на стенку полез. Зато Серёжина активность в сети значительно увеличилась — после давешнего неприятного инцидента и выволочки по телефону от Громова, Сыроежкин долго извинялся, сказал, что посетил доктора, и тот ничего криминального у него не обнаружил, традиционно обещал бросить пить и шляться и всё выспрашивал Эла о его жизни. Эл отвечал односложно и вообще желания переписываться с Серёжей не испытывал — был обижен. А ещё через пару дней он с трудом соскрёб себя с кровати и потащился к врачу — тому, который мозгами заведует. Биологическими. Доктор, однако, объективного ухудшения у Элека не нашёл, схему лечения оставил прежнюю и более сильные препараты выписывать отказался. «Ладно, здоровые люди тоже страдают от тоски, уныния и одиночества. И мизантропии, да. И никто таблетками их не лечит», — успокаивал себя Громов, следующие десять дней прилагая титанические усилия, чтобы подниматься утром с постели, идти в ванную, принимать пищу и выполнять минимум рабочих обязанностей. А когда в субботу ему позвонил Серёжа с очередной порцией извинений, на этот раз за отбитые почки, Электроник ему сказал:

— Знаешь, Серёжа, не стоит больше утруждать себя извинениями и пустыми обещаниями. Не спрашивай как я живу и не рассказывай о себе. Потому что мне всё равно. Я просто желаю тебе сдохнуть. Естественно, быстро и безболезненно. Единственная моя к тебе просьба — не затягивай с этим. Я устал, — и оборвал вызов. После чего удалил все свои не связанные с работой аккаунты и заблокировал сим-карту, оставив только рабочий номер, предварительно написав Макару, чтоб не волновался — с ним всё в порядке, просто не хочет ни с кем общаться. С Сыроежкиным особенно. Всё, теперь точно всё кончено, Серёжа не сможет с ним связаться. Последний этап — снять зеркало в ванной (побриться и с маленьким можно) и удалить Серёжину порнуху из телефона и с компа. Больше никаких двойников в жизни Элека Громова нет.

Целый месяц после этого решительного шага Элек провёл в эмоциональном анабиозе. Из квартиры не выходил — спал, ел, работал. Продукты и всё необходимое заказывал на дом. Спортзал, естественно, тоже не посещал, никак не развлекался — кино не смотрел, по интернету просто так не ползал, только по работе. Книжки не читал, даже в окно лишний раз не выглядывал. А ещё убрал со стены фотографию Виктора Ивановича. «Элек, мальчик мой, я создавал тебя человеком, пусть и искусственным. А ты превратился в бездушного робота», — с укором вещал ему профессор с портрета. «Кем ты стал, хозяин?» — тявкал с соседней фотографии Рэсси. «Не тебе меня судить, ты всю жизнь с Чингизом прожил», — парировал собаке Эл и его тоже убрал в стол. И брелок туда же спрятал.

«Грядущее — пепел, прошлое — мрак», — взглянув на своё «пустое» и обезличенное жилище, с какой-то мазохистской удовлетворённостью согласился с лирическим героем Армена Григоряна Электроник, и мысленно пожелал Серёже выпить яду. Вот только Серёжа, несмотря на явно сформулированное требование, этот свет покидать не торопился. И вообще телесно никак о себе не напоминал — то ли, в кои-то веки, стал вести здоровый образ жизни и перестал влипать в неприятности, то ли, что более вероятно, Эл просто разорвал свою психосоматическую связь с близнецом.

Но вот свободным Электроник себя почему-то не почувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, разве что иногда голод и другие примитивные физиологические потребности. Такое состояние не могло не озадачивать привыкшего к саморефлексии Эла, но как он ни размышлял над ним, никакие душевные порывы так и не посетили его — интеллектуальный анализ и ничего более. В итоге даже пришёл к выводу, что такая апатия и душевная тупость в его случае вполне сойдёт за счастье — другого в этой жизни ему всё равно не светит.

Как-то, уже совсем поздним вечером, закончив работать, Эл сидел перед погашенным монитором и размышлял о своей нелепой судьбе. И чуть не прозевал звонок в домофон.

— Курьер, — коротко представился стоящий перед уличной камерой парень в чёрной толстовке с надвинутым на глаза капюшоном.

— Поднимайтесь, двадцатый этаж, — на автомате сказал Громов.