Вечера на хуторе близ Диканьки (1971)

Греч аник— хлеб из гречневой муки.

Д ивчина— девушка.

Дивч ата— девушки.

Дук ат— род медали, носимой на шее женщинами.

Ж инка— жена.

Зап аска— род шерстяного передника у женщин.

Кав ун — арбуз.

Каган ец— светильня, состоящая из разбитого черепка, наполненного салом.

Кан упер — трава.

Кац ап— русский человек с бородою.

Книш— спеченный из пшеничной муки хлеб, обыкновенно едомый горячим с маслом.

Кобен як— род суконного плаща с пришитою назади видлогою.

Кож ух— тулуп.

Ком ора— амбар.

Кор аблик— старинный головной убор.

Корж— сухая лепешка из пшеничной муки, часто с салом.

Кур ень— соломенный шалаш.

К ухва— род кадки; похожая на опрокинутую дном кверху бочку.

К ухоль— глиняная кружка.

Лев ада— усадьба.

Л ю

лька— трубка.

Нам итка— белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами, с откинутыми назад концами.

Неч уй-ветер— трава.

Палян ица— небольшой хлеб, несколько плоский.

П арубок— парень.

П ейсики— жидовские локоны.

П екло— ад.

Перепол ох— испуг. Выливать переполох— лечить испуг.

Петровы батог и— трава.

Пл ахта— нижняя одежда женщин из шерстяной клетчатой материи.

П

ивкопы— двадцать пять копеек.

П ищик— пищалка, дудка, небольшая свирель.

П окут— место под образами.

Полутаб енек— старинная шелковая материя.

Св итка— род полукафтанья.

Скр ыня— большой сундук.

См алец— бараний жир.

Соп илка— свирель.

С укня— старинная одежда женщин из сукна.

Сыров ец— хлебный квас.

Тесная баба

— игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно на скамье, покамест одна половина не вытеснит другую.

Хл опец— мальчик.

Х устка— платок носовой.

Циб уля— лук.

Черев ики— башмаки.

Чумак и— малороссияне, едущие за солью и рыбою, обыкновенно в Крым.

Швец— сапожник.

Ш ибеник— висельник.

НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Последний день перед рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь поступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа [26]. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.

Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость. А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только черным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звезды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре еще блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец [27]: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.