Вечера на хуторе близ Диканьки

Тут голова остановился. Под окном послышался шум и топанье танцующих. Сперва тихо звукнули струны бандуры, к ним присоединился голос. Струны загремели сильнее: несколько голосов стали подтягивать, и песня зашумела вихрем:

Хлопцы, слышали ли вы?
Наши ль головы не крепки!
У кривого головы
Вдруг рассыпалися клепки.
Набей, бондарь, голову
Ты стальными обручами!
Вспрысни, бондарь, голову
Батогами! батогами!

Голова наш сед и крив;
Стар, как бес; а что за дурень!
Прихотлив и похотлив:
Жмется к девкам… Дурень, дурень!
И тебе лезть к парубкам!
Тебя б нужно в домовину,
По усам да по шеям!
За чуприну! за чуприну!

«Славная песня, сват!» сказал винокур, наклони немного набок голову и оборотившись к голове, остолбеневшему от изумления при виде такой дерзости. «Славная! скверно только, что голову поминают не совсем благопристойными словами…» И опять положил руки на стол с каким-то сладким умилением в глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном гремел хохот и крики: снова! снова! Однакож проницательный глаз увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго голову на одном месте. Так только старый, опытный кот допускает иногда неопытной мыши бегать около своего хвоста; а между тем быстро созидает план, как перерезать ей путь в свою нору. Еще одинокий глаз головы был устремлен на окно, а уже рука, давши знак десятскому, держалась за деревянную ручку двери, и вдруг на улице поднялся крик… Винокур, к числу многих достоинств своих присоединявший и любопытство, быстро набивши табаком свою люльку, выбежал на улицу; но шалуны уже разбежались.

«Нет, ты не ускользнешь от меня!» кричал голова, таща за руку человека в вывороченном шерстью вверх овчинном черном тулупе. Винокур, пользуясь временем, подбежал, чтобы посмотреть в лицо этому нарушителю спокойствия; но с робостью попятился назад, увидевши длинную бороду и страшно размалеванную рожу. «Нет, ты не ускользнешь от меня», кричал голова, продолжая тащить своего пленника прямо в сени, который, не оказывая никакого сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто в свою хату. «Карпо, отворяй комору!» сказал голова десятскому! «Мы его в темную комору! А там разбудим писаря, соберем десятских, переловим всех этих буянов и сегодня же и резолюцию всем им учиним!»

Десятский забренчал небольшим висячим замком в сенях и отворил комору! В это самое время пленник, пользуясь темнотою сеней, вдруг вырвался с необыкновенною силою из рук его.

«Куда?» закричал голова, ухватив еще крепче за ворот.

«Пусти, это я!» слышался тоненький голос.

«Не поможет, не поможет, брат! Визжи себе хоть чортом, не только бабою, меня не проведешь!» и толкнул его в темную комору так, что бедный пленник застонал, упавши на пол, и, в сопровождении десятского, отправился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход, задымился винокур.

В размышлении шли они все трое, потупив голову, и вдруг, на повороте в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул в ответ им. Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.

«А я к тебе иду, пан писарь».

«А я к твоей милости, пан голова».

«Чудеса завелися, пан писарь».

«Чудные дела, пан голова».

«А что?»

«Хлопцы бесятся! бесчинствуют целыми кучами по улицам. Твою милость величают такими словами — словом, сказать стыдно; пьяный москаль побоится выбросить их нечестивым своим языком». (Все это худощавый писарь, в пестрядевых шароварах и жилете цвету винных дрожжей, сопровождал протягиванием шеи вперед и приведением ее тот же час в прежнее состояние.) «Вздремнул было немного, подняли с постели проклятые сорванцы своими страмными песнями и стуком! Хотел было хорошенько приструнить их, да покамест надел шаровары и жилет, все разбежались, куды попало. Самый главный, однакоже, не увернулся от нас. Распевает он теперь в той хате, где держат колодников. Душа горела у меня узнать эту птицу, да рожа замазана сажею, как у чорта, который кует гвозди для грешников».

«А как он одет, пан писарь?»

«В черном вывороченном тулупе, собачий сын, пан голова».

«А не лжешь ты, пан писарь? Что, если этот сорванец сидит теперь у меня в коморе?»

«Нет, пан голова. Ты сам, не во гнев будь сказано, погрешил немного».

«Давай огня! мы посмотрим его!»

Огонь принесли, дверь отперли, и голова ахнул от удивления, увидев пред собою свояченицу.