Вечера на хуторе близ Диканьки. Изд. 1941 г. Илл.

«Чудеса завелись!» говорил один из них. «Послушали бы вы, что рассказывает этот мошенник, которому стоит только заглянуть в лицо, чтобы увидеть вора; когда стали спрашивать: отчего бежал он, как полоумный, — „полез“, говорит, „в карман понюхать табаку и, вместо тавлинки, вытащил кусок чортовой свитки, от которой вспыхнул красный огонь, а он давай бог ноги!“»

«Эге, ге, ге! да это из одного гнезда обе птицы! Взять их обоих вместе!»

XII

Чим, люди добрі, так оце я провинився?

Защо глузуєте? сказав наш неборак.

Защо знущаєтесь ви надо мною так?

Защо, защо? сказав та й попустив патьоки,

Патьоки гірких сліз, узявшися за боки ^[13].

Артемовский-Гулак. Пан и собака.

«Может, и в самом деле, кум, ты подцепил что-нибудь?» спросил Черевик, лежа связанный, вместе с кумом, под соломенною яткою.

«И ты туда же, кум! чтобы мне отсохнули руки и ноги, если что-нибудь когда-либо крал, выключая разве вареники с сметаною у матери, да и то еще, когда мне было лет десять от роду».

«За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего: тебя винят по крайней мере за то, что у другого украл; за что же мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написано не иметь счастья!»

«Горе нам, сиротам бедным!»

Тут оба кума принялись всхлипывать навзрыд.

«Что с тобою, Солопий?» сказал вошедший в это время Грыцько. «Кто это связал тебя?»

«А! Голопупенко, Голопупенко!» закричал, обрадовавшись, Солопий: «Вот это тот самый, кум, об котором я говорил тебе. Эх, хват! вот, бог убей меня на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился».

«Что ж ты, кум, так не уважил такого славного парубка?»

«Вот, как видишь», продолжал Черевик, оборотясь к Грыцьку: «наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей-богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что прикажешь? — в старухе дьявол сидит!»

«Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя».

Тут он мигнул хлопцам, и те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать.

«За то и ты делай, как нужно: свадьбу! да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака».

« Добре! от добре!» сказал Солопий, хлопнув руками. «Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли. Да что думать, годится или не годится так, — сегодня свадьбу, да и концы в воду!»

«Смотри же, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь ступай домой, там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!»

«Как! разве кобыла нашлась?»

«Нашлась!»

Черевик от радости стал неподвижен, глядя вслед уходившему Грыцьку.

«Что, Грыцько, худо мы сделали свое дело?» сказал высокий цыган спешившему парубку. «Волы ведь мои теперь?»

XII

Не бійся, матінко, не бійся,

В червонії чобітки обуйся.

   Топчи вороги

   Під ноги;

Щоб твої підківки

   Брязчали!

Щоб твої вороги

   Мовчали! ^[14]

Свадебная песня.

Подперши локтем хорошенький подбородок свой, задумалась Параска, одна перед столом в хате. Много грез обвивалось около русой головы. Иногда вдруг легкая усмешка трогала ее алые губки, и какое-то радостное чувство подымало темные ее брови, то снова облако задумчивости опускало их на карие, светлые очи.

«Ну что, если не сбудется то, что говорил он!» шептала она с каким-то выражением сомнения. «Ну что, если меня не выдадут? если… Нет, нет; этого не будет! мачеха делает все, что ей ни вздумается; разве и я не могу делать того, что мне вздумается? Упрямства-то и у меня достанет. Какой же он хороший! как чудно горят его черные очи! как любо говорит он: Парасю, голубко!как пристала к нему белая свитка! еще бы пояс поярче! Пускай, уже правда, я ему вытку, как перейдем жить в новую хату. Не подумаю без радости», продолжала она, вынимая из пазухи маленькое зеркало, обклеенное красною бумагою, купленное ею на ярмарке, и глядясь в него с тайным удовольствием. «Как я встречусь тогда где-нибудь с нею — я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою! Да я и позабыла… дай примерять очипок, хоть мачехин, как-то он мне придется!»

Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя под собою, вместо полу, потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.

«Что я, в самом деле, будто дитя», вскричала она смеясь: «боюсь ступить ногою».