Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)

Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!

Мальчишка уходит.

Через площадь бежит мясникова собака.

Из-под ворот соседнего дома вылезли гуси, разлетелись с криком.

Мимо книжного магазина, у которого до сих пор опущены жалюзи, шагает чиновник окружного управления в мундире и парадной фуражке.

Сегодня воскресенье и тезоименитство государя императора.

Грохочет по булыжнику телега. Хромые кони тянут воз сена, на возу сидят двое драгун.

Жена бакалейщика выходит из лавки, садится возле двери и принимается вязать чулок.

Из-под арки, от винного погребка Менелика вышел незнакомый офицер.

Боже мой, где же все товарищи? Где веселый Пепрле, где вечно озабоченный седой Флориан, толстый Соломон, который так немилосердно нахлестывал лошадей на манеже?

Куда подевался ротмистр Вестерманн — где, где они все?

В кофейной холодно.

За дощатой перегородкой — зал ресторана.

Там они, бывало, сидели и играли в карты. Обер-лейтенант Кршепинский играл на пианино «Веселую вдову».

Из кофейной дверь ведет в пивной зал.

Раньше здесь царила красавица Ирма, разливала пиво.

Куда она исчезла?

Властислав поворачивается и заглядывает туда своим единственным глазом.

Там торчат без дела два огромных пивных крана.

От напряжения глаз подергивается. Слезится.

В кофейную входит старший официант.

Мальчик показывает ему на единственного посетителя и шепчет: «Пан кельнер, этот пан вдруг как закричит…»

Пожилой напомаженный официант, припадая на одну ногу, направляется к Властиславу.

— Изволили звать, ваше благородие?

— Что?

— Вы кричали как будто?

— Кто?

— Ваше благородие.

— Зачем?

— Я не знаю.

— Что… что… вы хотите?

— Извините, пожалуйста. — Старший официант злится, лицо у него в красных пятнах. Он уходит.

Властислав разволновался. Он чувствует, как болят шрамы у рта. Из пивного зала слышатся удары и плач мальчишки. Наконец все стихло.

Из-за перегородки показывается лохматая мальчишеская голова.

— П… побили тебя? — спрашивает Властислав.

— Э, наплевать! Все равно я тут больше недели не останусь.

О мрамор столика звякнула монета. Двадцать геллеров.

Парнишка взял деньги, притулился к печке и заплакал. В кофейную входит офицер. Вся грудь его в наградах.

— Вот это да! Привет!

Властислав заглядывает под стол.

— Что ты там высматриваешь?

— Да ложечку ищу.

— А где это с тобой случилось? — показывает ротмистр на его лицо.

— Железнодорожная катастрофа, д… д… долго рассказывать.

— А палка эта зачем?

— Все‑катастрофа — н… ноги, камрад! Разобрали по частям, а потом опять собрали, по-по-брызгали ж-жи-вой водой, но я не вскочил — эт‑то, эт‑то самое — опять разобрали, и опять не вышло, а если много раз так делать, то получается искусственный человек — автомат.

— Да что ты все время ищешь?

— Ложечку мне н… не дали.

— Эй, мальчик! Принеси господину офицеру ложечку!

— Как т… ты считаешь, к чему меня п… приставят?

— Мальчик! Господину офицеру свежего чаю!

— М-мерси!

— Выплачивать деньги, выдавать сено, солому, упряжь, белье…

Ротмистр торопливо допивает кофе. Трясет Властиславу руку.

— Привет! До свиданья!

Он выходит, громыхая саблей.

Кофейную заполняет тишина. Утренняя тишина маленького подкрконошского городишки в конце лета тысяча девятьсот шестнадцатого года.

Стрелка часов показывает половину одиннадцатого.

Властислав вышел из кофейной и направился в полковую канцелярию.

Его походка напоминает воробьиный скок. Сначала он обопрется на палку, наклонившись всем телом в одну сторону, потом выпрямляется, замирает на секунду, словно размышляя о чем‑то. Описав левым протезом параболу, поставит его на мостовую и, напрягшись, выбрасывает все тело вперед.

Прохожие оглядывались. Посмотрит человек, как он скачет, и с приятным чувством ощущает свои здоровые конечности.

Канцелярия была на том же месте, что и тогда, в июле, два года назад.

В передней комнате трудились унтеры.

Все они были новые.

И полковник новый.

Столы стоят несколько иначе.

На полу лежит новая дорожка.

Лишь в кабинете полковника до сих пор висит большой портрет императора, украшенный осыпавшимися еловыми ветками.

В комнате та же мебель, которую при нем, Властиславе, когда‑то сюда переносили.

В углу, на полочке, в куче бумаг и документов валяются никелированные образцы подков. Их подарили офицеры прежнему командиру драгунского полка, графу Лендорф-Хердрингеру.

Все изменилось.

Но он этим переменам не придает значения. Важнее, какие теперь здесь отношения: доверительные или холодно-отчужденные.

— Где же ты был ранен? — спросил подполковник фон Арним, подписывая документ за документом. Старший писарь прикладывал к подписи пресс-папье.

— Осмелюсь доложить, я не был ранен, ж-ж… железнодорожная катастрофа…

— Ах, так? — поднял свои бисмарковские брови командир полка, отложил перо и встал.

— А это — след от казацкой пики? — сказал подполковник, ткнув пальцем в лицо Властиславу.

— Извиняюсь, и это ж… железнодорожная катастрофа.

На актерском лице начальника обозначились суровые морщины.

— Как, ты не имеешь наград? Все офицеры полка имеют награды. Наш драгунский полк многократно удостаивался высочайшей похвалы…

— Осмелюсь д… д… доложить, со мной все это случилось в ж… ж… железнодорожной катастрофе.