Вечера с мистером Муллинером (сборник)

И все-таки ему было больно разочаровывать бедную девочку.

– А есть ли у них хоть какой-то вкус? – спросил себя Мервин.

Ну, у первой не было никакого. Как и у второй. Третья оказалась чуть душистее, а четвертая так и вовсе сочной. Самой лучшей, как ни странно, оказалась последняя в корзиночке.

Он как раз доедал ее, когда в гостиную вбежала Клариса Моллеби.

Ну, Мервин, разумеется, попытался выйти с честью из положения, но его усилия остались втуне. Собственно, сообщил он мне, ему не удалось продвинуться дальше первого «послушай!..». И все завершилось тем, что девица вышвырнула его вон в зимние сумерки, не дав ему даже шанса забрать свою шляпу.

И у него не хватило мужества вернуться за шляпой попозже, так как Клариса Моллеби недвусмысленно предупредила, что, если он посмеет еще раз сунуть свою безобразную рожу к ней в дом, дворецкому приказано пристукнуть его и освежевать заживо, причем дворецкий ждет этого не дождется, так как Мервин ему никогда не нравился.

Вот так. Все это было большим ударом для сына моего кузена, поскольку он считает – и, на мой взгляд, справедливо, – что его странствования окончились полным фиаско. Тем не менее, на мой взгляд, мы должны отдать ему должное за обладание тем былым рыцарским духом благородства, о котором упомянул недавно наш друг.

У него были наилучшие намерения. Он сделал, что мог. А большего нельзя требовать даже от Муллинера.

Голос из прошлого

В старинной исторической школе для мальчиков, расположенной в одной-двух милях от «Отдыха удильщика», сменился директор, и наше небольшое общество в зале этого уютного заведения обсуждало указанное событие.

Поседелый Темный Эль разволновался.

– Бенджер! – воскликнул он. – Назначить Бенджера директором! Ну и учудили же!

– У него прекрасная репутация.

– Да. Но черт побери, он учился со мной в одном классе!

– Со временем даже и такое забывается, – поторопились мы его успокоить.

Темный Эль сказал, что мы ничего не поняли, а суть в том, что он прекрасно помнит малолетнего Грязнулю Бенджера в итонском воротничке, заляпанном джемом, когда математик снимал с него стружку за то, что он принес в класс белых мышей.

– Толстый коротышка с розовой физиономией, – продолжал Темный Эль. – Я видел его прошлым летом, и он остался совсем таким же. Не представляю его директором. Я всегда считал, что им по сто лет, что они исполинского роста, с огненными глазами и длинными седыми бородами. На мой взгляд, директор – это что-то вроде смеси «Бытия» Эпстайна[9] и чего-нибудь такого из «Откровения».

Мистер Муллинер снисходительно улыбнулся:

– Полагаю, школу вы покинули рано?

– В шестнадцать лет. Дядя взял меня в свою фирму.

– Вот именно! – сказал мистер Муллинер, умудренно кивая. – Иными словами, вы завершили свою школьную карьеру до того возраста, в котором мальчик, вступая в личные отношения с человеком на самой вершине, начинает видеть в нем наставника, философа и друга. В результате вы страдаете от широко известной фобии – зацикливании на директоре. Совсем как мой племянник Сачеверелл. Он был хрупким юношей, а потому родители забрали его из Харборо, едва ему исполнилось пятнадцать лет, и школьное образование он завершал с домашним учителем. Я не раз слышал, как Сачеверелл заявлял, что преподобный Д.Г. Смезерс, правящий дух Харборо, был из тех, кто грызет битые бутылки и пожирает своих отпрысков во младенчестве.

– Я твердо верил, что директор моей школы в полнолуние за площадкой для игр приносил человеческие жертвы, – заметил Темный Эль.

– Люди, которые, подобно вам и моему племяннику Сачевереллу, рано расстаются со школой, – сказал мистер Муллинер, – так никогда полностью и не избавляются от подобных поэтических отроческих фантазий. Фобия преследует их всю жизнь. И порой это приводит к любопытным результатам – как и в случае с моим племянником Сачевереллом.

Именно в ужасе, внушенном ему некогда директором школы (продолжал мистер Муллинер), я видел объяснение необыкновенной кротости и робости моего племянника Сачеверелла. Он рос нервным мальчиком, и годы, казалось, не добавили ему ни на йоту уверенности в себе. К тому времени, когда он обрел статус мужчины, его, вне всяких сомнений, следовало отнести к той части человечества, которая никогда не находит свободного места в вагоне метрополитена и теряется в присутствии дворецких, регулировщиков и почтовых служащих женского пола. Он был молодым человеком того типа, над которым люди смеются, когда официант заговаривает с ними по-французски.

И это тем более прискорбно, что как раз в то время он тайно помолвился с Мюриэль, единственной дочерью полковника сэра Редверса Бранксома, помещика старой закалки, обладающего самым крутым характером, какой только можно отыскать среди тех, кто кричит: «Ату ее!», едва свора помчится за лисицей. Мой племянник познакомился с Мюриэль, когда она гостила у своей тетушки в Лондоне, и завоевал ее сердце отчасти скромностью и застенчивостью манер, а отчасти фокусами с веревочкой, в которых был большим докой.