Вечера с мистером Муллинером (сборник)

– Я знаю, что нет. Я им написала, что мы помолвлены, и сегодня днем получила письмо, что ты не годишься.

– Да нет! Неужели? Послушай, черт побери!

– «Безоговорочно» – написал дядя и подчеркнул.

– Не может быть! Подчеркнул?

– Да. Дважды. Очень черными чернилами.

Темная туча омрачила лицо молодого человека. Жук исполнил несколько пробных па у него на крестце, но не добился никакой реакции. В эту минуту целый кордебалет жуков вместе с солистами не привлек бы его внимания.

– Но что он имеет против меня?

– Он слышал, к примеру, что тебя исключили из Оксфорда.

– Так всех выдающихся людей исключали. Посмотреть хоть на этого… Как его бишь там? Он еще стихи пописывал. Шеллак или что-то вроде.

– И он еще не знает, что ты много танцуешь.

– Ну и что тут плохого? Я во всем этом не силен, но Давид ведь танцевал перед Саулом? Или я их с кем-то путаю. Но я твердо знаю, что кто-то танцевал перед кем-то и потому его ставили очень и очень высоко.

– Давид…

– Заметь, я не настаиваю на Давиде. Это легко мог быть Самуил.

– Давид…

– Или даже Нимиш, сын Бимиша, или кто-то в том же роде.

– Давид, или Самуил, или Нимиш, сын Бимиша, – сказала Гипатия, – не танцевал в «Родном доме вдали от родного дома».

Она намекала на новейший из фривольных ночных клубов, которые время от времени вырастают по берегам Темзы на удобном расстоянии от Лондона. Этот находился примерно в полумиле от дома священника.

– Епискуля из-за этого пищит? – с искренним удивлением спросил Рональд. – Ты серьезно говоришь, что он возражает против «Дома вдали от дома»? Да этот клуб почтеннее любого собора. Неужто он не знает, что полиция врывалась туда всего пять раз за все время его существования? Несколько простых слов, проясняющих это заблуждение, – и все в ажуре. Я побеседую со старичком.

Гипатия покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Никакие разговоры не помогут. Он принял решение. В частности, он упомянул в письме, что чем увидеть меня замужем за суетной никчемностью вроде тебя, он с радостью предпочтет, чтобы я превратилась в соляной столб, как жена Лота. Бытие, девятнадцать, двадцать шесть. По-моему, очень выразительно, верно? А потому я предлагаю тебе незамедлительно заключить меня в объятия и осыпать мое лицо поцелуями. Это твой последний шанс.

Молодой человек собирался последовать ее совету, вполне оценив его здравость, но в этот момент со стороны дома донесся звучный мужской голос, который пробовал псалом для второго воскресенья перед третьим воскресеньем до Великого поста. И мгновение спустя хозяин дома, преподобный Августин Муллинер, появился в поле их зрения. Увидев молодых людей, он поспешил к ним, грациозно перепрыгивая через клумбы.

– Удивительной гибкостью обладает этот типчик, и физической и умственной, – сказал Рональд Брейси-Гаскойн, глядя на приближающегося Августина с тоскливой завистью. – Как он этого достигает?

– Вчера вечером он мне объяснил, – сказала Гипатия. – Он регулярно принимает тонизирующее средство. Муллинеровский «Взбодритель». Воздействует прямо на красные кровяные тельца.

– Дал бы он его отхлебнуть епискуле, – мрачно сказал Рональд. Внезапно в его глазах засияла надежда. – Послушай, Гип, старушенция! – воскликнул он. – А это идея! Ты не думаешь, что это идея? По-моему, весьма смахивает на идею. Если епискуля полакает это пойло, может, он получше меня оценит?

Гипатия, как и все девушки, намеревающиеся стать хорошими женами, добросовестно приучала себя считать любое предположение, высказанное ее будущим супругом и повелителем, редкой бессмыслицей.

– В жизни не слышала ничего глупее, – сказала она.

– А ты бы все-таки попробовала. Хуже ведь не будет, а?

– Разумеется, ничего подобного я делать не стану.

– А я так думаю, тебе обязательно стоит попробовать. Ну просто обязательно…

Развивать дальше эту тему ему не пришлось, так как они были уже не одни. Августин добрался до них. Его доброе лицо было очень серьезно.

– Послушай, Ронни, старик, – сказал Августин, – не хочу тебя торопить, но, мне кажется, я должен поставить тебя в известность, что епискули мужеского и женского полов уже грядут сюда со станции. На твоем месте я бы испарился. «Мудрый боится и удаляется». Притчи, четырнадцать, шестнадцать.

– Ну ладно, – мрачно сказал Ронни. – Думаю, – добавил он, обращаясь к Гипатии, – ты не захочешь удрать сегодня и напоследок пошаркать подошвами в «Доме вдали от дома»? Бал-маскарад, самое оно, а? Сможем проститься как следует и все такое прочее.

– В жизни не слышала ничего глупее, – машинально сказала Гипатия. – Конечно, удеру.

– Ладненько. Значит, встречаемся на дороге около двенадцати, – сказал Рональд Брейси-Гаскойн.

Он быстро удалился и вскоре скрылся из виду за кустами. Гипатия отвернулась с придушенным рыданием, и Августин ласково сжал ее руку в своих.

– Взбодрись, старушенция, – сказал он с чувством. – Не теряй надежды. Помни: «большие воды не могут потушить любви». Песнь Песней, восемь, семь.