Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

— Извините, это были не просто собутыльники. Собор имел устав, должности. За месяц до смерти Петра, обратите внимание, в январский мороз, Матвею Головину предписано было по сценарию, опять же царя, участвовать в шествии в костюме дьявола. Ему исполнилось 80 лет, представитель старинного боярского рода, человек глубоко религиозный, он отказался от этой роли. Его раздели, напялили на голову колпак с рогами, посадили на лед посреди Невы. Старик простыл, умер.

Гульба соединялась с принудой, действовала смесь вольности и дисциплины. Странный орден деспотического разгула, он как бы обслуживал фантазии Петра, его воображение, соединял всю компанию забавными перевернутыми отношениями. «Ехала деревня мимо мужика, вдруг из-под собаки лают ворота». Это традиции скоморошества и, если угодно, способ освобождения от страхов.

— Видать, выдумщик он был занятный, — сказал Гераскин.

— Ныне начальники гуляют еще круче, — сказал Антон Осипович и сделал смешок. — Сплошная похабель.

— Это они могут, — подхватил Серега, — только без выдумки. Поставят девок раком и в задницу цветы засунут или морковку. А уж если обмажут сиськи черной икрой и чтоб слизывали, то это вершина творчества.

Про начальственные кутежи у каждого были свои сведения. Особенно ярился Антон Осипович на бывших комсомольских вождей, какие они устраивали дикие пьянки и бордели. Никогда это не было развлечением ума. В петровском же соборе, как он понял, происходила не случайная подмена, каждому вельможе царь свою роль назначал — паяца, шута, титул как бы высмеивал себя, значит, с умом делалось.

Молочков слушал его с интересом. И все же он полагал, что до конца понять смысл того, что творил Петр и его приспешники, мы не можем. «Они знали то, чего мы не знаем», — повторял он. Самое трудное в исторической науке — понять человека другой эпохи.

Нас, доказывал он, уже не понимают наши внуки. Как мы могли мириться с концлагерями, с репрессиями и славить при этом личность Сталина? Не понимают, и объяснить невозможно. Вот движется шествие ряженых. Пьяные крики, блевотина, папская митра с крестом, кардиналы… И тут же обнаженные вакханки. Нет ничего святого. А все они люди верующие, все ходят в церковь. Между ними царь, с сознанием абсолютной власти над всеми этими людьми, над вещами, ему все можно, для него нет запретов, а он старается отделаться от этой власти… Как это соединить?

Конечно, историки предлагают нам мотивы тех или иных поступков — почему министры, короли, полководцы действовали так, а не иначе, что ими руководило. Чем уверенней историк объясняет, тем он считается более знающим. Редко кто из них добирается до противоречий, до того, чтобы недоумевать, попасть в тупик, в тот самый, в котором пребывали те люди. Решения их были интуитивны, подсознательны, им приписывают мотивы, о которых они и не думали. Учитель радовался, когда впадал в противоречие с материалом и уже не мог разгадать происходящее. «Человек — это тайна», — говорил Достоевский. И в самом деле, стоило найти какое-то объяснение поведению Петра, как тот следующим поступком опровергал себя же.

История всегда версия, утешал он себя, всего лишь версия, — они соседствуют, сменяются, если бы история была прозрачна, историкам было бы слишком просто.

Глава девятая ПАНИКАДИЛО

Неподалеку от Летнего дворца находилась царская токарня. Руководил ею Андрей Нартов. В самом дворце у Петра была токарная комната.

Андрей Нартов осваивал токарное искусство в Москве, позже Петр послал его совершенствоваться в Лондон, Париж. По тем временам он получил инженерное образование — изучил математику, астрономию, механику.

С тех пор как заработала царская токарня, Петр пристрастился к этому делу. За короткое время он обогнал учеников Нартова, достиг немалых успехов. Он уединялся с Нартовым в своей токарне, а еще чаще приходил в токарную мастерскую, где работало много машин, и, надев передник, становился к станку, не отличаясь от других токарей.

В те времена токарное занятие считалось модным при европейских дворах. К примеру, Карл XII в детстве учился вытачивать из кости безделушки, коробочки.

Со времен голландской верфи руки Петра скучали. За станком вместо топора он орудовал шпинделем, резцами; мелкие расчетливые движения требовали больше внимания, поглощали его целиком. Станки приводились в движение ножными педалями, работать надо было всем телом. Летела стружка, пело дерево, он отдыхал душой и головой. Были с ручным приводом, рукоять вертел солдат. Нартов приспособил и водяное колесо. Всего в токарне стояло 27 станков.

Петр точил подсвечники, солонки, песочницы, выточил целую люстру, канделябры. Выточить было полдела, хитрость была придумать, нарисовать, да так, чтобы ни на что не похоже.

Сладость работы нарушали чиновники со срочными бумагами. Просились сенаторы, посланники, курьеры, тут же, у станка, при Нартове обсуждали неотложные дела. Нартову царь доверял, да тот и не докучал вопросами.