Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

— Вот это карьера, — сказал Антон Осипович.

— Карьера любви, — сказал Гераскин. — Черт возьми, эта девка ведь могла остаться солдатской прачкой, подстилкой, и такой поворот. Везуха!

— Сам человек добывает себе счастливый случай, — сказал профессор. — Случай надо использовать. Эта женщина сумела.

Молочков покачал головой.

— Использовать — сюда не подходит, она же полюбила. А то, что так обернулось, это уже дело удачи. Чувство у нее было искренним, иначе Петр не откликнулся бы. Сколько баб у него было! И знатных, и простых, заграничных и русских, всех бросал без сожаления. А эту простушку не бросил, вот как прикипел к ней.

Петру дружно позавидовали.

— Повезло мужику, — говорил Гераскин, — подвалило счастье. Такая баба, веселая, неунывайка, терпела его загибоны, драгоценности не выпрашивала. И темперамент, видать, был горячий, как, Виталий Викентьевич?

— Вероятно.

— Главное — не воспитывала.

— Двадцать лет сносить этот дикий нрав — тут нужна настоящая привязанность, — сказал Дремов.

Оказалось, каждый мечтал о такой женщине.

Слушая нас, учитель то расцветал, то вздыхал опечаленно.

Антон Осипович высказал мысль, что когда Петр убедился в преданности Екатерины, появился расчет — пора жениться, негоже царю под старость холостяком оставаться. Следует о потомстве позаботиться, о наследниках. Тут же Антон Осипович высказал свои взгляды на брак и семью, которую нет смысла разрушать, все равно попадешь в новую кабалу, лучше завести любовницу, которая может возместить недостатки законной жены.

Гераскин поддержал его:

— Брак не настолько серьезная штука, чтобы из-за него следовало разводиться.

— А если жена изменяет? — неожиданно спросил профессор.

Мы призадумались.

— Неприятные вы задаете вопросы, Елизар Дмитриевич, — сказал Серега. — Мы тут третью неделю безвыходно живем, к чему такие вопросы?

— Женщина так же готова отовариться, как и мужик.

— Есть разница. Она должна хранить семью.

— Женщина не просто изменяет, у нее еще чувства меняются. Мужик, он что, отряхнулся и забыл.

Бурное обсуждение проблемы прав женщины на измену выдвинуло лозунг: «Ревновать — неотъемлемое право на частную собственность!» Кто-то спросил Молочкова, был ли Петр ревнив. Он как-то неопределенно пожал плечами. Зачем ему ревновать, ему не изменяли, пояснил Гераскин. От добра добра не ищут. Антон Осипович считал, что этот вопрос для императора не стоял, в условиях царского двора был наверняка строгий присмотр.

— Что-то не так? — вдруг спросил он Молочкова.

— Нет, нет, не обращайте внимания.

Молочков обеими руками крепко потер лицо, возвращаясь к нам.

Глава пятнадцатая КЛЯТВА

Из всех историков Петра самым симпатичным учителю был Иван Голиков, про него он рассказывал с удовольствием и удивлением.

Происходил Голиков из купцов, грамоте его обучил приходский дьячок, далее сам помаленьку пристрастился к чтению и более всего к книгам по русской истории. Попалась ему в 1755 году как-то рукопись бывшего полкового священника, служившего при Петре. Личность царя заинтересовала подростка, с тех пор он стал искать книги про Петра и записывать слышанные рассказы. Обратите внимание — опять же бессознательно записывал. В Оренбурге познакомился он с Неплюевым, одним из выучеников Петра. Иван Иванович Неплюев, сенатор, бывший резидент в Стамбуле, был в молодости послан Петром учиться морскому делу в Англию. Неплюев познакомил Голикова с Рычковым — ученый человек петровской закваски — географ, экономист, а в Петербурге свел с Крекшиным — историком, влюбленным в Петра, затем с Талызиным, Нагаевым, Сериковым — все люди, связанные с Петром.

Выспрашивал Голиков не только анекдоты, но и обо всем, что касалось деяний Петра. Любую записочку, письмо, пометку Петровской эпохи собирал впрок, ведать не ведая о крутом повороте своей судьбы. Пока что это служило лишь отрадой среди суеты торговых дел. Сейчас, зная его судьбу, можно подумать, что фортуна специально готовила его к предстоящей работе. Но долго еще будущее не подавало никакого знака. Годы уходили, заполненные торговыми хлопотами. Ему уже стукнуло сорок четыре года, почтенный возраст, жизнь вошла в колею, по которой и должна была катиться до конца. Вдруг в 1779 году Голикова привлекают к суду. За жульничество по военному откупу. Следствие установило — брал взятки, вино разбавлял и так далее. Приговорили к шести годам. Легко воровать, да тяжело отвечать. Два с половиною года проводит он в остроге, и вдруг амнистия. Было это в 1782 году. По случаю юбилея рождения Петра.

Прямо из тюрьмы, как был, в тюремной рубахе, накинув драный армяк, отправился Голиков в церковь, поблагодарил Господа, оттуда прямиком на Петровскую площадь, на торжество открытия памятника. Никогда никаких памятников он не видел. Тут же пред ним появился дважды Великий — Великий памятник Великому императору. Он стал на колени перед Медным всадником, люди столпились вокруг, и он поклялся отблагодарить Великого Петра, посвятить остаток жизни сбору материалов о нем.