Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

Новую столицу России строили беспощадно. Согнали тысячи мужиков с ближних губерний, жили они в землянках, кругом болота, гнус, зимой мерзли, обмораживались. Не сохранилось никаких историй о милосердии к строителям. Они для Петра были рабочей силой, и только. Строился ли Петербург на костях — расхожее это выражение, однако, не подкреплено фактами. Сколько погибло за годы строительства — нет данных. Учета не велось. Некоторые историки полагают, что боярская оппозиция умышленно делала из новой столицы дракона, пожирающего людей, а из царя — Антихриста. Каких-либо сведений о бунтах, недовольствах нет. Не было и массового бегства строителей. Царь строго спрашивал за эпидемии, за смертность. Сделали для работников госпитали, приюты увечным. На особо тяжелые работы сгоняли каторжников, использовали пленных шведов.

Строительство Питера если чем и отличалось, то увлеченностью. Город рос не по дням, а по часам, каменный, невиданный город. На отвоеванной земле, на морском берегу, город-порт, город-крепость. Будущая красота его уже проступала. Увлеченность Главного Строителя передавалась архитекторам, инженерам, подрядчикам, всей петровской команде.

В книгах о Сальвадоре Дали я прочел, что его мечта, так и не сбывшаяся, — побывать в Ленинграде. Помню такие его слова: «По-моему, самым великим художником России, в широком смысле этого слова, был Петр Первый, который нарисовал в своем воображении замечательный город и создал его на огромном холсте природы. Я представляю себе Ленинград строгим, как черно-белая графика…»

Энтузиазм держался недолго. Огромная стройка требовала поставок, поставки соблазняли на казнокрадство. Ловкачи быстро набирали огромные состояния. Борьба ожесточала Петра. Дубинка работала все энергичней. Не помогало. Азарт стяжательства был сильнее того, что мог придумать царь. Как-то, вытачивая из кости человеческую фигуру, Петр сказал Нартову: «Кости точу я долотом изрядно, а не могу дубиною обточить упрямцев».

Как он выразился однажды, жесточь — его словечко — накапливалась в нем, порой доводила его до бешенства.

— Да, он убийца, Глебова убил за что? — говорил Молочков. — Подумаешь, любовник бывший жены, царицы Евдокии. Разве за это убивают? Марию Гамильтон, свою любовницу, — казнил. За что? Умертвила своего новорожденного, незаконного. Подозревал, что это его сын, байстрюк. Но позвольте: разве за это убивают? Солдата безымянного заколотил дубинкой насмерть. Ежели привлечь его за превышение власти, то можно судить как отъявленного преступника. Но разве он преступник? В нем и злодейства нет. Из всех его преступлений злодейство не складывается. Петру идея Отчизны опутала сердце. Как вывести итог — не знаю. Люблю его и стыжусь своей любви. Убийца — а люблю и преклоняюсь. Оправдать хочу — и не имею права. Судить должен — и не могу. Как быть с теми, кто любил его, преклонялся перед ним? Нартов — не дворянин, не вельможа, всего лишь мастеровой, но близкое общение с Петром наполнило его сердце горячей любовью, и этот токарь жалеет царя, защищает как может от упреков в жестокости. Как быть с Феофаном Прокоповичем, членом Святейшего Синода, который настаивал на том, что Петра боялись не за гнев, а за совесть?

Профессор сказал:

— А как насчет вашего любимого Пушкина — гений и злодейство несовместны? Убийца — и не злодей, что же тогда злодейство? Нет уж, договаривайте.

Сережа Дремов сказал:

— Пушкин художника имел в виду. К государственным деятелям это не относится. Они все злодейничали. Но среди них ведь были гении. Александр Македонский, Наполеон…

Антон Осипович:

— Ленина добавь, не стесняйся.

Молочков сказал:

— Злодея, мне думается, нельзя усовестить. А Петра можно было. Безобразный в гневе, необузданный, он в глубине души сохранял разум, человечность. Заклятым врагом Петра была царевна Софья. Все об этом знали. Разоблачив очередной заговор, Петр приехал в монастырь, где была заточена царевна, чтобы допросить и уличить ее.

Софья даже в заключении не могла умерить строптивого своего характера, она ничего не признавала, защищалась, не выбирая выражений, нападая и обвиняя самого Петра с едкостями и колкостями, которые распалили Петра до того, что он закричал, что убьет ее, или он, или она! С этими словами он выхватил шпагу. Бывшая при царевне служанка, двенадцатилетняя девочка, бросилась между ними, схватилась за ноги Петра с криком: «Что ты делаешь, государь? Она же родная тебе сестра!»

Петр замер и, помолчав минуту, простил свою мятежную, непокорную сестру, а девочку поцеловал в голову… «Спасибо, девочка, я тебя не забуду».

Успокоясь, он вышел, покинул монастырь.

Еще Молочков знал случай, когда Петр вытерпел удар кулаком от повара, которого он задразнил неверной женой.

Недаром римляне говорили, что из всех победителей наиболее славен тот, кто умел побеждать страсть свою, а тем более гнев.

Профессор сказал:

— Гнев — это миг безумия.

Глава двадцатая СТРАДАНИЕ ЗЕРНА