Вечеринка а-ля 90-е

– И за бо-орт её бросает, в набежа-авшую волну – грустно мычит Поночка, глядя вниз.

– Ещё доказательства нужны? – зло спрашивает Буратина, развернувшись ко мне.

– Нет! Хватит! А то ты всю яхту на хрен затопишь!

Выпиваем ещё раз, а потом, как и раньше, наша контора распадается на звенья.

Звено Поночки и Уксуса склонилось над столом и играет в невидимые шахматы, самое маленькое звено, в которое входит один лишь Геракл, храпит возле трапа, ведущего на верхнюю палубу, а наше звено, состоящее из меня, Буратины и Светки томно дымит на баке, сидя в белых шезлонгах.

– Мы на якоре? – спрашиваю я Буратину, только сейчас заметив, что двигатель заглушен.

– Да, Жекичан хоть и герой китайских боевиков, но всё же человек, который тоже нуждается в отдыхе. – Буратина развалившийся в шезлонге с сигарой в зубах вызывает у меня ассоциации с Черчиллем.

– Капитан что и правда китаец? – спрашивает Светка.

– Теперь уже да…– тяжело вздыхает Буратина.

Небо начинает белеть, и я с грустью замечаю, что волшебная ночь близится к концу. Русло в этом месте широкое и берега, утопающие в предрассветном тумане, почти не видны. Ночь невероятно тёплая для конца августа. Нас обдаёт лёгким ветерком и мы втроём молча балдеем, запуская струи дыма в свежий пропитанный молодым ветром воздух. Динамик на рубке один за другим выдаёт мотивы, которые, хочешь не хочешь, возвращают нас туда.

– Я люблю вас ма-а-альчики, я люблю вас де-евочки…– поём мы хором с Ромой Жуковым. Я смотрю на эти родные лица, которые сейчас в предрассветном сумраке стали чуть голубоватыми и мне жалко каждой секунды уходящей ночи. Буратина, внезапно спохватившись, убегает в каюту и мы остаёмся вдвоём. Я заглядываю в её смеющиеся блестящие глаза и думаю: «А ведь у нас всё могло с тобой получиться. Всё могло бы быть по другому если бы…».

– Ты женат? – она задаёт вопрос, который я так и не решился задать ей.

– Да, женат! Два сына есть, уже взрослые. – я тяжело вздыхаю, подумав о жене. Она сейчас безмятежно спит в московской квартире, даже не подозревая, что я нахожусь на белоснежной яхте в обществе своей так и не случившейся любви.

– А ты…ты замужем?

– Нет, давно уже развелась. Мне надоело играть в эти семейные игры. Одной проще, да и дети уже взрослые. – она подносит острый коготок к глазу, доставая невидимую соринку.

– Как ты решилась сюда приехать?

– Сама не знаю – смеётся она. – Наверное, очередной кризис среднего возраста. Ещё год назад я бы и не подумала сюда заявиться, а сейчас вдруг что-то поменялась. Не знаю, может быть это ностальгия, или грусть по чему-то уходящему навсегда. Признаться, я эти двадцать лет и не вспоминала о вас, просто однажды приказала себе забыть и всё…а сейчас будто и не было этого срока. Спасибо Серёжке, что устроил такой праздник.

Я слежу за движением её красивых подведённых губ, слушаю этот мягкий голос, любуюсь её горделивой осанкой , закинутой на коленку оголённой ножкой и чувствую, начинается…

– А я вот часто вспоминал о тебе…

Слава богу, что мой ведущий в тупик монолог прерывает появившийся Буратина. Он демонстрирует нам длинную папироску, кончик которой закручен как фантик у конфеты.

– Сейчас мы точно вспомним молодость.

Мы по очереди вдыхаем терпкий, пряный, давно забытый дымок, надолго задерживаем его в себе, и выдыхаем его почти прозрачным, оставляющим волшебную зелень где-то внутри. Светка закашливается, и её кашель плавно перерастает в хохот.

– Вот же дура! – Видели бы меня мои подчинённые.

– А мои! – ржу я в ответ.

– Да ну вас…– выдыхает волшебный дымок Буратина. – Забудьте, кто вы есть и сколько вам лет, а то и правда смотритесь, как накуривающиеся на задворках школы учителя.

Мы прыскаем и взрываемся очередной вспышкой хохота.

– Давайте лучше чё нибудь прикольное из школы вспомним. Помните, как Вовик на алгебре ось координат подписал?

– Это когда он…ха-ха-ха… – заливаюсь я, вспоминая отмоченный Гераклом номер.

– Вы про что? Я не помню…– говорит Светка, но уже заранее улыбается, держа на взводе очередной приступ смеха.

Мы наперебой рассказываем, как математичка вызвала Геракла к доске, и попросила его нарисовать синусоиду. Всё что мог сделать этот юный математик, это нарисовать две кривые перекрещивающиеся линии. Математичка приказала подписать оси, но Геракл растерянно переминался с ноги на ногу.

– Никифоров, ну ты что, не знаешь обозначения осей? – раздражённо кричала математичка. – Пиши: и-икс, и-и-грэк, зэ-эд!

И Геракл написал. Под горизонтальной линией крупными буквами он вывел три буквы, которые тут же объединились в знакомое всем слово.

Жирная надпись «ХУЙ», вызвала шквал хохота и нервный тик математички.

– Это что?! – орала она, перекрикивая гогочущий класс.

– Это название координат: икс, игрек и зэд. Я просто забыл, как «зэд» пишется. – Геракл стоял у доски, потупив взор, но в уголке его рта я заметил эту шкодливую подленькую, хорошо мне знакомую улыбку.

Скандал был жуткий. Предков Геракла в который раз вызвали к завучу, но его подвиг гремел на всю школу, ещё долго передаваясь из уст в уста.