Вечеринка с продолжением

Коля Муравьев быстро допился до горя. Ему давали пристанище в паре частных фирм, но скоро раскусывали и выбрасывали. В итоге он оказался слесарем-сантехником в домоуправлении. Кстати, его и оттуда собирались увольнять по требованию добропорядочных жильцов. Узнать в этом отощавшем, заросшем, пожелтевшем и неопрятном типе денди Колю Муравьева не смог ни Петр Коростылев, захаживавший к Верке, ни купившие по его рекомендации квартиры Слава Ивнев и Виктор Артемьев. Для них он, даже если и видели во дворе мельком, был неопохмеленным «вздыхающим и качающимся на ходу бычком». Но он-то их узнал. И решил, что начались галлюцинации. Пока бывшие компаньоны не мозолили Муравьеву глаза, он редко расковыривал струпья на душевных болячках. А выяснив у вездесущей Анны Ивановны, что два коммерсанта купили жилье, уезжают и приезжают на служебной машине, бывают под хмельком, Коля потрудился вспомнить все. Удивительно, но в этом неправедно ослабевшем теле очень окреп злой дух. «Трус, — говорил о нем Слава. — Мухи не обидит, значит, неизбежно обидит себя». Только пообижав себя вдосталь, так, что дальше было уже некуда, Муравьев стал способен обижать других. Он не все потерял, он и приобрел кое-что в новом своем положении. Например, зависимые от его умения прекратить потоп или усмирить буйство канализации неудачники, слезно благодарившие избавителя, весьма способствовали сознанию того, что он не пропал, как предрекали ему Петр и Слава. Более того, он мог влиять на настроение и самочувствие людей согласием или отказом явиться на экстренный зов. Это позволяло ему держаться. Но вновь лощеные морды старинных приятелей испортили уравновесившиеся гирями водочных бутылок весы. Все мы до тошноты одинаковые и до нервного срыва разные. Один уверяет, что он — сторож, другой, что — ночной директор. Коля Муравьев, почувствовавший себя было хозяином каждой трубы, каждого крана и вентиля в нескольких огромных домах, снова очнулся спившимся младшим партнером ребят, выпрашивавших у него в институте лекции, а затем присвоивших доходы от его идеи. Тогда он и повадился маниакально набирать врезавшийся в память рабочий номер. А потом и домашние номера Славы и Виктора. Хотел убить? Нет, попугать, чтобы жизнь малиной не казалась. Надрываясь: «Вас убьют», Коля скорее имел в виду карательные функции сил небесных. Но однажды, при случае, присвоил эти функции себе, не перекрестившись.

В субботу он поднимался на пятый этаж, матеря мертвый лифт. Предстояло выгребать дерьмо из унитаза сумасшедшей мамаши неуправляемых близнецов, осточертевшей ему предложениями выпить липово-земляничного чая и закусить сырой овсянкой с изюмом и урюком. Коростылев трезвонил в дверь Ивнева. Он обернулся на звук шагов, скользнул рассеянным трезвым взглядом по забулдыге слесарю и продолжил свое занятие. И вдруг ощущение всесильности овладело Муравьевым. Живой может гадить, ломать чью-то судьбу, выигрывать любые турниры. А труп? Все было так элементарно. И почему он Петра, Славу и Виктора еще пять лет назад не порешил? Владел бы безраздельно фирмой, бросил зелье безо всякого кодирования, нет, употреблял бы только самые дорогие сорта виски понемногу. Но ведь не поздно осуществить возмездие. Гаечный ключ в руке. Коля приблизился к Петру и ударил его по голове, будто в детстве кулаком по роже. Коростылев медленно повернулся к нему и недоуменно прошептал:

— Ты чего, мужик?

Потом врезался затылком в Веркину дверь, застонал и сполз на пол. По дверной обивке его преследовал кровавый подтек.

— Я тебе не мужик, а Муравьев Николай Алексеевич, — напутствовал его на тот свет убийца.

Он небрежно вытер гаечный ключ о спецовку, вынул из нагрудного кармана Петра бумажник и глухо сказал:

— Это мое по праву. За тобой последуют еще двое, чтобы не скучал. А я вернусь на свое законное место.

Виктора Артемьева Муравьев навестил по пути ко мне. Мой вызов он счел символичным. Вроде рок в лице ошалевшей от струи кипятка женщины подвел его к нужной двери. Виктор посмотрел в глазок, увидел слесаря и открыл.

— Батарея у вас течет, бабка снизу начальству писать замучилась.

— Так отключили уже отопление.

— Я только проверю, пять минут.

— Не больше, ко мне могут зайти. Впрочем, уже вряд ли.

Артемьев пустил его в комнату, Коля повозился возле батареи. Виктор дососал из узкого, перепачканного губной помадой фужера «Наполеон» и глубокомысленно уставился на картину с обнаженной натурой на стене.

— Я руки сполосну, — уведомил Муравьев.

Виктор не отреагировал. Коля обошел его сзади и ударил молотком. Этот рухнул со стула сразу и молча. Видно, спрашивать было нечего. Падаль. Принижали его так же, как и Колю, а он проглотил, однокомнатной под боком у братца удостоился. У Муравьева точно такая же квартира была. И зад Ивневу вылизывать, чтобы получить, не пришлось. Он сполоснул молоток. Бумажник без особых усилий обнаружил в куртке на вешалке и просиял:

— Минус двое.