Вечерня

— Что о Пасхальном воскресенье?

— Ну, я сам не узнаю, пока не задам вам ряд вопросов.

Вновь за дверью наступило молчание. Карелле показалось, что собеседник прищурился.

— Так что скажете? — спросил Карелла.

— А скажу, что этих объяснений мне недостаточно, — ответил мужчина.

— Мистер Корренте, я хочу расспросить вас в связи с инцидентом, происшедшим в церкви Святой Екатерины в Пасхальное воскресенье.

— Я не хожу в церковь, — буркнул Корренте.

— Я тоже, — сказал Карелла. — Мистер Корренте, я расследую убийство.

И опять тишина. Потом неожиданно — слово «убийство» иногда имеет магическую силу — цепочка с шумом выскочила из гнезда, и дверь широко распахнулась.

На Корренте были надеты коричневые брюки и майка с высоким воротом. Это был мордастый, неопрятный мужик, к тому же с брюшком, с сигарой во рту и улыбкой на лице. «Привет, входи, входи, рад видеть Закон у себя на пороге, входи, входи, извини за беспорядок, жена болеет, входи, детектив, прошу». Карелла вошел.

Скромная, безукоризненно чистая квартира — извинения Корренте явно были неуместны. Справа маленькая кухня, в конце прихожей — гостиная, двери по обеим сторонам от нее распахнуты, вероятно, это спальни. Из-за одной из закрытых дверей доносятся звуки работающего телевизора.

— Давай пройдем на кухню, — сказал Корренте, — чтоб не тревожить жену. Простудилась, вчера вызывал доктора. Как насчет пива или еще чего-нибудь?

— Спасибо, не стоит, — вежливо отказался Карелла.

Они прошли на кухню и сели друг напротив друга за круглый, покрытый огнеупорной пластмассой стол. Через распахнутую форточку из заднего двора четырьмя этажами ниже можно было услышать, как детвора играла в «Рит-Ливио». Из соседней комнаты доносилось монотонное бормотание телевизора. Корренте взял со стола открытую банку пива, сделал мощный глоток и лишь после этого спросил:

— Так что там со Святой Екатериной?

— Это вы мне скажите.

— Все, что я слышал краем уха, так это то, что на Пасху там был какой-то шум.

— Верно.

— Но это все, что я знаю.

— Банда из шести белых мальчиков жестоко избила черного парня. Мы считаем, что эти ребята были из…

— В этом районе нет банд, — сказал Корренте.

— Мы называем бандой все, что больше двух, — разъяснил Карелла. — Как думаете, кто бы это мог быть?

— Какое это имеет для вас значение? — спросил Корренте. Сигара его потухла. Он достал спички из кармана брюк, вновь зажег сигару, закурил, наполнив кухню клубами дыма. — Вы должны знать, — сказал он, — может, этот черный парень не имеет права ходить в наш район, понимаете?

— Я понимаю, что так здесь считает большинство, да? — спросил Карелла.

— И оно не может ошибаться, — сказал Корренте. — Знаю, что вы думаете: вы думаете, что здесь живут сплошь люди с предрассудками, они не любят цветных, вот что вы думаете. Но, может быть, то же самое случилось бы, если в этот парень был белым, вы меня понимаете, детектив?

— Нет, — сказал Карелла, — боюсь, что нет.

Ему не нравился этот человек. Ему не нравилась эта щетина на лице и брюхо, вываливающееся через ремень, и зловоние его сигары, и, как рассказывают, пьяное хвастовство, что его сын Бобби держал в руках ту биту, которой проломили голову Натану Хуперу. Неприятным было даже то, как он произносил слово «детектив».

— Здесь тихий район, — заметил Корренте, — семейный район. Трудолюбивые люди, приятные чистые дети. И этот порядок мы хотим поддерживать.

— Мистер Корренте, — возмутился Карелла, — в воскресенье на Пасху полдюжины приятных чистых мальчиков из этого района напали на черного парня с бейсбольными битами и крышками от мусорных баков и гнали его по улице до…

— Да, парня Хуперов, — сказал Корренте.

— Да, — подтвердил Карелла, — парня Хуперов.

Вдруг выяснилось, что Корренте знает и имя жертвы того воскресенья. Вдруг выяснилось, что он все знает о той потасовке, что произошла в Святой Екатерине, хотя менее десяти минут назад он ничегошеньки не знал — не ведал.

— Вы знакомы с этим парнем? — спросил Корренте.

— Я с ним беседовал.

— Что он рассказал вам?

— Он рассказал, что с ним случилось здесь, на Одиннадцатой улице.

— А сказал он вам, что он делал здесь, на Одиннадцатой улице?

— Он шел к себе домой из…

— Вовсе нет, чушь это, — взорвался Корренте, вынув сигару изо рта и размахивая ею как дирижерской палочкой. — Говорил он вам, что он здесь делал?

— А что он здесь делал, мистер Корренте?

— А вы знаете, как его называют в школе? На Девятой улице? В начальной школе? Знаете, как там его зовут?

— Нет, — сказал Карелла. — А как его там зовут?

— Хотите знать его прозвище? Он вам не говорил о своем прозвище?

— Нет, не говорил.

— Так спросите его, что у него за прозвище в школе. Спросите, что он делал здесь на Пасху, спросите-ка.

— Почему бы вам не избавить меня от этих хлопот? — вежливо спросил Карелла.

— Запросто!!! — Корренте глубоко затянулся сигарой. Выпустив облако дыма, он наконец сказал: — «Мистер Крэк».

Карелла уставился на него.

— Вот такое прозвище, — подтвердил Корренте. — Мистер трахнутый черномазый Крэк.

* * *

Возвратиться сюда его заставила необходимость.