Вечерняя звезда

– Супруг падчерицы договорился с чародеями, практикующими проклятия, и раз в год даёт бал, где чудовища могут передохнуть и потанцевать. А спонтанное колдовство снимается само.

– Здесь что же, одни чудовища?! – ужаснулась я.

– Нет, конечно. Половина – обычные любители балов. Но другая половина – определённо чудовища.

– А в прошлый раз, – местное сладковатое вино не только освежало, но и развязывало язык, и этим не отличалось от земного, – извините, с кем вы ходили на бал?

– С одной несчастной принцессой, которую сестры за жуткий характер превратили в жабу. Я нёс её сюда в носовом платке. Но, даже обернувшись человеком, она не до конца утратила жабьи черты. Сильное ей досталось проклятие, хотя и заслуженное.

– А в позапрошлый?

– С заморской принцессой-лебедем.

– И как?

– Ужасно. Она так привыкла кусаться и шипеть, что не могла удержаться и в бальном зале. Её оттуда вывела стража. Мне пришлось сопроводить девушку до корабля, на котором она отплыла к себе на родину. Бедняжка плакала всю дорогу.

– Она вас не искусала?

– Совсем немного.

– А её за что прокляли?

– Принцесса оказалась прирождённой интриганкой и настроила семью мужа против двух других невесток. Это вышло у неё очень легко: они были обычными девушками, а она – настоящей красавицей. Красавицам всё прощают, им верят, стараются завоевать их дружбу. Жизнь невесток она превратила в ад, строя им козни каждый день.

– Но зачем? – удивилась я.

– Её прелестная внешность скрывала уродливую и неугомонную в подлости душу.

– Скажите, Вольфрам, она раскаялась, став лебедем?

– Она страдала от дурного обращения, от неудобств, от невнимания близких и равнодушия мужа, который завёл интрижку. А раскаялась ли? Пожалуй, нет. Жаба раскаялась. И очень искренне.

– Печально.

Так и подмывало спросить, в чём же провинился он, но оркестр заиграл что-то похожее на «Танец с подушками», правда, без гротескных прокофьевских нот, эпоха постмодерна сюда ещё не докатилась. Мы танцевали торжественно и страстно. Потом была вылитая «Прихоть мистера Бевериджа». Торжественность и страсть чуть-чуть умерились.

– Я вижу, – заметил мой кавалер, – каждый раз вы узнаете музыку.

На самом деле я не узнавала музыку, что неудивительно: у меня дома её не транслируют по радио, и наши исполнители не дают концертов из композиций мира Вольфрама. Но отдельные фрагменты и мелодии были схожи. Попадались Арканджело Корелли, Гендель и Чимароза. Я подумала, что вся музыка родом из одного мира, далёкого, загадочного, но одного. И, вероятно, «Тангейзер» с «Паяцами», «Идоменео» и «Тоска» с «Вертером» прибывают на Землю, как и в мир Вольфрама, в рабочие командировки. Для обмена опытом. То же касается всех сонат, симфоний и дивертисментов. Это многое бы объяснило: ведь совершенно непостижимо, как Бетховен, человек из обычных плоти и крови, да ещё и глухой, мог создать alegretto седьмой симфонии. Или как не глухой, но тоже из плоти и крови Брамс мог написать poco alegretto третьей. По моей теории композиторы – просто проводники этих командированных. Проверяют у них билеты, приносят чай и слушают их истории. А потом рассказывают нам. Но и талант проводника – редок и бесценен.

– Музыка напоминает привычную мне, но, кажется, она из разных эпох.

– Так и есть. Любезный хозяин стремится угодить гостям: прóклятые порой живут очень долго, их радует всё, связанное с жизнью до проклятия. А танцы вам близки?

– Нет, но благодаря вашей брошке мои ноги лучше знают партию, чем моя голова.

– Оставьте голову в покое. Пусть она отдохнёт сегодня. Один день поживите сердцем и ногами. Отдайтесь… музыке, – улыбнулся он, целуя мне руку.

Мой скромный волк ни за что бы так не выразился.

Боже, какие эмоции будили во мне взгляды Вольфрама! Я никогда не встречала глаз такого цвета. Никогда не видела такого лица. Я успокаивала себя: красивая внешность немолодого господина – случайность, она не важнее его кафтана и туфель, не истиннее кружев его шейного платка. Но то ли вино тут было особенно пьянящее, то ли хитрые мастера свечного ремесла что-то подмешивали в воск, или странноватая хозяйка, склонная чудить и капризничать, велела незаметно распылять через тайные слуховые отверстия волшебный порошок с непонятной, но злонамеренной целью… Казалось, его пальцы давно должны были прожечь дырки в моих перчатках. А когда он незаметно дотрагивался до моей спины, я едва не лишалась чувств. И он наверняка об этом знал.

Я не была голодна, но поданные им с тонкой улыбкой ломтик фрукта на длинной вилочке и пирожное, украшенное синими ягодами, проглотила, как под гипнозом. И не исключено, что даже приблизилась к пониманию греха или черты характера, ставших причинами его превращения в чудовище.

– Здесь душно, вы не находите? – Он смотрел мне в глаза своим искрящимся пеплом. – Не желаете выйти на воздух, сударыня?

Я желала. На воздух, в огонь, в воду. Мне уже было всё равно. Лишь бы с ним.