Вечерняя звезда

— Более чем достаточно, — сказал Пес злобно. После долгой отсидки в одиночке его недавно перевели в их сектор. В одиночку он попал за то, что он изо всех сил шарахнул дверью по голове соседа по камере. Пес был огромного роста, а его сосед, тоже черный, был маленький. Пес схватил его и поставил точно на то место у входа, где шарахнуть дверью по голове можно было с максимальным эффектом. Причем он настолько в этом преуспел, что его сосед пролежал в коме четверо суток.

У Уилбура не то чтобы совсем не было здравого смысла, поэтому он все-таки убавил громкость, так что доносился только неясный звук оперы. Но выключать музыку он не стал, и ублажить Пса полностью не удалось.

— А у тебя нет ничего нормального? — спросил Пес. — Ничего не имею против нормальной музыки.

— Вся итальянская нация считает, что это и есть нормальная музыка, — сообщил ему Уилбур.

С минуту Пес не обращал на музыку никакого внимания, но похоже, остался недоволен этим.

— Итальянцы, может быть, и считают это нормальной музыкой, но ты ведь не в итальянской тюрьме, — ответил Томми позже, когда Пес уснул.

— Я же убавил звук, — сказал Уилбур в досаде.

Хотя он и оказался в тюрьме, у него были все те же манеры белого мальчика из богатой семьи. То, что ему приходилось крутить свои оперы чуть тише, чем на полной громкости, причиняло ему большое неудобство, и он даже не пытался сделать вид, что это было не так.

— Пес насмерть забил свою жену замороженной собакой, — напомнил ему Томми. — И шарахнул того парня дверью так, что тот вырубился на четыре дня.

— Я же убавил звук, — рассердился Уилбур. — Я имею право слушать Верди, если мне этого хочется.

— Наверное, ты и вправду был обречен еще до своего рождения, — сказал Томми. — Если Пес тебя шарахнет дверью по голове раза три, ты уже не сможешь слушать Верди, потому что все твои мозги полезут у тебя из ушей.

— Охранники умирают от желания выколотить из него все его дерьмо, — сказал Уилбур. — Если он будет и дальше приставать, я буду кричать.

Томми не стал доказывать, ему, что охранники постоянно умирают от желания отметелить все, что движется, или, лучше сказать, все, что движется не так, как им того хотелось бы. Если Уилбуру приятно было думать, что в его случае они сделают исключение по той причине, что он год учился музыке в колледже в Кеньоне, или же потому, что он был из богатой семьи, пусть так и думает. На самом деле они считали Уилбура жирным выпендрялой, и, наверное, кто-нибудь из них скоро продемонстрирует ему свои дружеские чувства, сплюнув табаком ему в кофе, или иным образом.

Между тем Томми иногда развлекался, расспрашивая Уилбура о преступлениях, которые тот совершил. Были они не менее глупыми и столь же неряшливо подготовленными, что и большинство тех, за которые здесь находились почти все заключенные. Единственной особенностью преступлений Уилбура было то, что он дважды совершил их перед Рождеством. В первое Рождество Уилбур выписал слишком большой чек на подарок для своей жены. А подарил он ей машину «БМВ». За это, учитывая некоторое содействие со стороны своей богатой семьи, ему дали срок условно. Как только жена узнала, что ей придется вернуть машину, она ушла от него.

Когда во второй раз накануне Рождества Уилбур обнаружил, что у него нет денег на щедрые подарки своей бывшей жене и троим детям, которых те от него ждали, он зашел в банк в Мэнсфилде в Техасе и попытался ограбить его. Вмешался охранник банка, и Уилбур застрелил его из револьвера 44-го калибра, который был одним из экспонатов его роскошной коллекции. Он вышел из банка и сел в машину, которую оставил на стоянке перед банком, и до приезда полиции сидел в наушниках, слушая один из концертов Гайдна. Охранник скончался, и Уилбуру дали срок от двадцати лет до пожизненного.

— Ненавижу Рождество, — сказал он Томми. — Это постоянное давление, чтобы ты показывал всем, как ты счастлив, хотя какое там счастье! Не будь этого Рождества, я бы сейчас был на свободе.

— А тебе не жалко охранника, которого ты убил? — спросил Томми. В последнее время его интересовала тема раскаяния, которой в немалой степени были озабочены и тюремные врачи-психиатры. В той жизни, которой они жили, раскаяние было качеством, отделявшим добро от зла. Какой-нибудь маньяк мог в лоскуты изрезать человека, но если после этого ему становилось невмоготу оставаться наедине с самим собой, по их мнению, это был «парень о’кей».

Уилбур же даже удивился, когда Томми спросил его, не мучает ли его совесть за то, что он убил охранника.

— Я и знать его не знал, — сказал Уилбур. — По правде говоря, я его как-то и не заметил. Наверно, я убил его, но это как-то не осело у меня в голове.

Казалось, единственное, о чем сожалел Уилбур, было то, что попытка ограбления не удалась и, следовательно, его бывшей жене и троим детям не досталось дорогих рождественских подарков. На его взгляд, самым печальным во всей этой истории было то, что ему не удалось подарить им что-нибудь роскошное. А убитый охранник — это всего-навсего эпизод, который, кажется, у него в памяти не отложился.