Вечерние прогулки при полной луне

Иван Иванович молча смотрел в сторону, играя желваками на скулах.

— Молчание — знак согласия, я так понимаю. А раз так, поймите — у НАС порядок такой: сначала осмотр, потом разговоры. И у НАС, заметьте, каждый своим делом занимается, а я, как видите, врач. Ну что, убедил я вас?

"Еще издевается, гад", — подумал Иван Иванович и грубо сказал:

— Вам, по-моему, самому врач нужен.

Он с удовольствием отметил, что брови у мужчины поползли вверх, и, перегнувшись через стол, раздельно сказал:

— Плевать я хотел на ваш порядок! Никаких осмотров, пока не объясните все! Если сами не можете, позовите того, кто может. Все! Больше ни слова!

Врач этот, или кто он там у них был на самом деле, тоже наклонился через стол и тихо ответил:

— Вам лучше знать, почему вы здесь, сюда просто так никого не приводят.

С удовлетворением отметив выражение ярости на лице Ивана Ивановича, он некоторое время разглядывал его с ироническим выражением, а потом пожал плечами и негромко позвал:

— Нина!

"Ну, все, — подумал Иван Иванович, — главная — баба. Ну, что за мерзость: все зло, вся пакость от них! А оказаться у бабы в руках, зависеть от нее — это что же может быть хуже?"

За занавеской что-то звякнуло, и, стремительно откинув ее, появилась женщина, при виде которой Иван Иванович обомлел.

8

Он не смог бы впоследствии сказать, какая она была — красивая или нет, молодая или уже в летах. Черты лица ее не были четкими, они все время расплывались, неуловимо меняясь. Но поразительнее всего было голубовато-серебристое свечение, окутывающее все ее тело, которое само, казалось, и источало его. Странное, зыбкое лицо, вытянутые вперед руки, одежда — все было окутано серебристым мерцающим облаком, в особенности хорошо видным потому, что свет в комнате ощутимо пригас, сгустившись в темно-синий сумрак. Тысячи мерцающих иголочек повторяли контур ее тела наподобие моментальных серебристых фотографий, они оставались в воздухе там, где она прошла и только спустя некоторое время медленно и неуловимо для глаза таяли. На женщине было надето что-то длинное, воздушное, сверкающее, взвихривающееся легкими всплесками. Длинные прямые волосы по мере ее медленного, плавного движения стлались за ней наподобие золотистого шарфа. "Ведьма, — подумал Иван Иванович с ужасом, — теперь все, точно хана".

Вы что расшумелись, мои хорошие? — спросила женщина звучным, мелодичным голосом с оттенком легкой укоризны, и так по-домашнему, так по-хорошему она это сказала, что Иван Иванович, зажмуривший от страха глаза, невольно тут же распахнул их. Она стояла совсем близко, наклонив к нему удивительное лицо, по которому скользили тенями серебро и чернь, так что стоило ей повернуться в профиль, и возникало впечатление, что половины лица у нее вообще нет.

— Да вот, — ответил мужчина будничным голосом, как будто в ее появлении не было ничего необычного. — Не желает осмотреться.

— Не может быть, — удивленно продолжала женщина. — Это какое-то недоразумение.

— Ведь он же ВИДИТ, Дмитрий Алексеевич, вы понимаете, да? Просто чудо какое-то.

Она провела ладонью перед лицом Ивана Ивановича, оставляя в воздухе фосфоресцирующий след, и спросила:

— Вы ведь это видите, правда? Замечательно! Я же говорила, Дмитрий Алексеевич, что здесь совсем не так все безнадежно, и, скорее всего, можно будет обойтись без крайних мер.

Она протянула руки к голове Ивана Ивановича, волосы его встали дыбом и тысячи мелких иголочек вонзились в кожу, приятно пощипывая ее.

— Не волнуйтесь так, не надо, — продолжала женщина мелодичным, теплым голосом. — Ну вот, уже не так страшно, правда? Вы у нас молодец! Покажите-ка нам, что вы сегодня видели во сне. Ну-ка, вспомните, это очень важно, от этого зависит ваша судьба.

И тотчас же перед его внутренним взором возникло склоненное к нему Лидкино лицо, близко-близко, так что видна была каждая веснушка и капельки пота на облупленном носу. Женщина взмахнула рукой, оставляя за собой сверкающую поверхность, на которой, как на призрачном экране, возникло то же самое лицо.

— Это кто? — спросила она.

— Лидка, — ответил Иван Иванович пересохшим горлом. — Соседка… Девчонка.

— А чем она для вас так примечательна? Она что, как-то по-особенному к вам относилась?

— По-особенному? Не знаю. Да, она меня всегда жалела, — ответил Иван Иванович, и сам страшно удивился своим словам.

— Ну вот видите, Дмитрий Алексеевич, — в голосе женщины звучало торжество. — И это на другой день всего. Смотрите, как быстро идет расторможение. И все так живо, ярко. Если поищем хорошенько, найдем и другие очаги, я уверена. Вы согласны?

— Да, пожалуй, тут есть над чем поработать, — ответил Дмитрий Алексеевич медленно, как бы в раздумьи.

— Давайте попробуем, ладно? В конце концов, все в наших руках.

Иван Иванович слушал этот разговор отстраненно, не понимая и не очень даже вникая. Им овладело странное и неестественное спокойствие, не хотелось ни думать, ни шевелиться. Постепенно голоса отдалились, затихли, вокруг сгустилась тьма, и он растворился в ней, полностью отключившись.

9