Вечерний Чарльстон

Убедившись, что с нашими детьми все хорошо, мы пытались вернуться обратно в Америку, но, когда в ожидании парохода мы сделали остановку в Копенгагене, город обстреляла англо-французская эскадра, и мы лишь чудом спаслись. Подоспевшая русская эскадра уничтожила флот союзников, а русские врачи спасли мою ногу. Я до сих пор чуть хромаю, но только «чуть». Будь же на месте русских наши врачи, то ногу мне бы ампутировали, и не факт, что я бы при этом выжил. Так что русским я обязан по гроб жизни.

А теперь нам предстоит дальняя дорога – снова в Копенгаген, оттуда на пароходе в Нью-Йорк, далее в Чарльстон, к родне моей Мередит, и в Саванну, точнее, на нашу плантацию. И в Чарльстоне, и в Саванне пройдут торжественные празднования, посвященные свадьбам Ника и Мейбел, а также Джимми и Василисы. Одновременно мы попытаемся найти единомышленников, ведь с тех пор, как я узнал о том, что ждет наш многострадальный Юг, я понял, что нужно сделать все, чтобы история нашей страны пошла по другому пути. Как сказал на смертном одре величайший из южных политиков, Джон Колдвелл Калхун, «Мой Юг! Мой бедный Юг!» Но на сей раз мы будем не одни – нам помогут наши русские друзья, да спасет их Господь за это!

Часть II От Босфора до Гудзона

27 марта 1855 года. Нью-Йорк,

ротонда отеля «Астор-Хаус».

Хорас Грили, редактор «Нью-Йорк

Геральд Трибьюн»

Напротив меня сидел высокий молодой человек, одетый в модный европейский костюм. Женщинам, наверное, понравилось бы его лицо – правильное, мужественное, хоть и без тени смазливости – и атлетическая фигура; впрочем, и я бы в молодости дорого дал, чтобы хоть немного походить на него.

– Угощайтесь, мистер Грили, – улыбнулся он. – Не стесняйтесь, вы мой гость. Здесь, как оказалось, неплохо готовят.

– Это да, хотя, конечно, есть гостиницы и пофешенебельнее. Например, «Сент-Николас» или «Метрополитан», обе они чуть севернее. В них имеется паровое отопление во всех номерах.

– А мне таможенники порекомендовали именно эту, – пожал плечами мой собеседник.

– Скорее всего, они получили за это комиссию, – усмехнулся я.

За обедом сэр Теодор расспрашивал меня про жизнь в Нью-Йорке, про американские и мировые новости, а то, как он сказал, «на корабле живешь в своем мирке, разве что в очередном порту купишь газету». Меня поразило, насколько хорошо он говорил по-английски – и, хоть иностранный акцент и прослеживался, он вполне мог бы сойти за иммигранта, много лет живущего в Америке. А потом, когда принесли кофе, и, по моему совету, сэр Теодор заказал неплохой виски из графства Бурбон в Кентукки, он наконец-то улыбнулся и сказал:

– Позвольте полюбопытствовать, почему столь знаменитый – причем заслуженно знаменитый – мэтр журналистики искал встречи именно со мной.

– Ну, насчет «заслуженно знаменитого» я бы, наверное, поспорил… – Не скрою, мне было приятно, что и в Старом Свете мое имя известно читателям.

– Ну как же… про вас я читал в России. Вы родились в Нью-Гемпшире, потом жили в Вермонте, бежали из дому, чтобы стать подмастерьем в типографии…

– Не думал, что в России так хорошо знают мою биографию…

– А вы полагали, что у нас там вообще медвежий угол? – улыбнулся Фэллон.

Мне понравилось само выражение – в английском его нет, но по смыслу оно было вполне понятно. И я перешел к главному:

– Знаете, для меня о вашей стране пишет некто Фридрих Энгельс.

– Знаю, имел сомнительное удовольствие обедать с ним за одним столом пару дней, пока его в очередной раз не пересадили еще куда-то. Только пишет он, насколько мне известно, под именем своего друга Карлсона… простите, Карла Маркса.

– Именно так. Так вот, мы опубликовали серию его статей про Восточную войну и про Россию. Должен сказать, что мне они показали несколько тенденциозными, и, кроме того, ни один его прогноз так и не сбылся.

– И вам, наверно, пришлось достаточно серьезно редактировать язык этих статей, – усмехнулся Фэллон.

– Не без этого, – кивнул я. – Но мы привыкли, ведь немцы, даже после многих лет жизни в Америке, часто все еще строят предложения, как в немецком. Но я не об этом. Двадцать второго вечером к нам пришла от него телеграмма из Галифакса – длинная телеграмма. Со статьей про вас. Подумав, я ее напечатал, несколько подсократив и убрав из нее слишком уж неприличные личные выпады. Вы, возможно, уже успели с ней ознакомиться?

– Да, мне здесь в гостинице подарили один экземпляр. Должен сказать, что, как ни странно, с тех пор я стал местной знаменитостью, а если бы вы знали, сколько надушенных записок от леди, желающих со мной познакомиться, мне теперь приносят каждый день…

– Конечно, ведь Энгельс упомянул, что вы заявляли, что были любовником королевы.