Вечерний свет

Народу в столовой было уже немного, они простояли в очередн к раздаче вссго минут десять, и, когда загрузили подносы, в дальнем углу, рядом с фикусом в схваченной обручами бочке, освободился столик. Он был, как и остальные, поставлен на некотором расстоянии от стены и не боком к ней, а углом, чтобы сесть сразу четверым, но фикус буквально налезал на него своими лощеными громадными листьями, и стол вмещал только двоих. Евламльев со Слуцкером, не сговариваясь, оба двинулись к нему, разгрузились, и Слуцкер, несмотря на протесты Евлампьева, забрал у него поднос и понес его вместе со своим обратно к раздаче.

Евлампьев полтора года, со времени того, последнего случая работы, не был в этом по-обычному для столовых гулком, наполненном шумом голосов, звяком, бренчаньем посуды зале и сейчас, оглядывая его в ожидании Слуцкера, испытал некое приподнятое, торжественное чувство узнавания забытого…

— Вот они я, —сказал Слуцкер, подходя и садясь за стол.Что, Емельян Аристархович, так глядите, отвыкли?

— Отвык, отвык…Евлампьев взял ложку, опустил ее в суп — блекловато-розовый морковный протертый суп с плавающими наверху кубиками гренок,помешал его, топя гренки, и покачал головой: — Никак я от вас, Юрий Соломонович, честно говоря, звонка не ожидал. Прихожу, жена говорит: Слуцкер тебе какой-то звонил, и предположение: может, насчет работы? Да насчет какой работы, говорю? Если бы из нашего бюро, а где Слуцкер работает, так я и вообще не знаю…

— А оно — вон как оно все оказывается. — Слуцкер, тупо взвизгивая вилкой о дно тарелки, ел винегрет; гладко выбритая, с сизым отливом рыхловатая челюсть его двигалёсь как бы по полукругу: вниз-вбок, вниз-вбок.Вам, наверно, любопытно, почему это вдруг я, сторонний человек, стал начальником бюро?

— Да не очень.Евлампьев зачерпнул суп, попробовал, осторожно потянув в себя с ложки — не горячий ли, узнавая этот столовский родной вкус, и суп показался ему несказанно великолепным. Сметанки вот бы только еще. Сметанки лишь и не хватало. — Стали, Юрий Соломонович, и стали. Хотя, конечно, вопрос этот я себе задавал.

— Естественно, — сказал Слуцкер, подбирая с тарелки последние куски пропитавшейся свекольным соком малиновой картошки. Он сам собою напрашивается. И все, безусловно, уверены, что у меня наверху крепкая и верная рука… А я на самом деле нечто вроде первого подвернувшегося под руку пожарника. Такой ведь пожар полыхал… пожарище! Как Канашеву уходить, стало это только известно, что пойдет скоро на пенсию, Вильников с Петрусевским такую битву за его место устроили… Петрусевский, тот выезды за город начальству давай устраивать, на дачу свою, дефицит всякий промтоварный доставать, не знаю, каким уж путем, а у Вильникова свои связи, старые еще, да письмо в партком о неблаговидном поведении Петрусевского…

— А я и не знал… — Евлампьев от удивления опустил ложку и сидел смотрел на Слуцкера. — Ну, от Петрусевского, от того можно было… но и Вильников?

— Да, представьте себе. В итоге Петрусевскому волей Хлопчатникова пришлось уйти, ну, а Вильникову… что ж, до пенсии. И вот так вот я оказался во главе бюро. Вызвал Хлопчатников и предложил: пойдете? Слаб человек, и я согласился. Хотя, быть может, вы бы на моем месте так не поступили.

— Да почему же… почему? — проговорил Евлампьев, снова беря ложку и принимаясь хлебать свою блекло-розовую жижу.Мне просто никогда такого не предлагали. А если б и предложили… нет, у меня характер не тот. А вы Хлопчатникова-то как знаете?

Слуцкер вслед ему взял ложку и, пододвинув к себе тарелку с солянкой, стал есть.

— А я у него в бригаде был, еще в шестидесятом, в Липецке стан монтировали. Я тогда в отделе главного металлурга работал — все скакал с места на место, и то и это попробовать хотел. И вот я у него в бригаде был… и много тогда, я помню, всяких предложений при монтаже накидал. Он н тогда меня снова в прокатку звал, но мне в ту пору еще в горнорудном поработать хотелось.

— Однако. — Евлампьев посмотрел на Слуцкера и почувствовал, что во взгляде его сквозит удивление. — Так по заводу прямо целый круг и сделали?

— Да, Емельян Аристархович, — тоже взглядывая на него и словно бы сам тоже удивляясь себе, проговорил Слуцкер. Потом, правда, притомился. Стал на одном месте надолго оседать. Последние годы я в агломерационных машинах работал. Но с непрерывной разливкой у меня давний уже роман. С той же вот, липецкой поры. Хлопчатников и меня тогда впряг, расчеты я ему кое-какие делал. В свободное, так сказать, от работы время.