Вечерний свет

— Я к вам, между прочим, — полуоглянулась на них на ходу женщина, — вообще не обязана выходить была. Я никакого отношения к кладбишу не имею. У нас склад здесь.

— В церкви склад? — спросила Галя.

— Ну, а где ж еще! Исторической ценности не имеет, свободное помещение, чего ж ему пустовать?..

Женщина свернула на тропку, убегавшую от дороги вбок, к подслеповатому трехоконному домику — бывшей, должно быть, церковной конторе, а ныне складской канцелярии, и Евлампьев с Галей остались одни.

От церкви им нужно было сворачивать налево. Но когда они прошли оставшиеся до поворота метры, они увидели, что сворачивать некуда. Дорожка между рядами могил была девственной снежной целиной, абсолютно не тронута лопатой, и не хожено по ней с самого начала зимы.

Церковь тогда, вскоре после похорон отца, закрыли, и вместе с нею закрыли кладбище, а девятнадцать лет — не малый срок, память снашивается, людн снашиваются — некому оказывается навещать, да и вообще зима — не особо подходящая пора для наведывания сюда, так что можно было бы эту снежную целину и предвидеть…

— Ну так пойдем все равно, иначе-то как! — сказала Галя.

— Конечно, пойдем, конечно.

Евлампьев вытащил из валенок заправленные в них брюки и стал натягивать сверху. Брюки не лезли, он смял валенки в голенищах и натянул.

Снег был сухой, рассыпчатый, он не умялся под ногой, а уплыл в стороны, и Евлампьев ушел в него чуть не до паха. Он сделал с трудом еше один шаг, еще, остановился и развернулся.

— Нет, Галя, тебе не пройти.

Галя тоже была в валенках, но сверху валенок натягивать ей было нечего.

— Сходить за лопатой к ним? — неуверенно кивнула Галя в сторону домика.

Евлампьев примерился взглядом: может, действительно? По этой дорожке между могилами — метров сто, да потом еще направо, да там завернуть… Но то, что после дорожки, то полегче, взгорок должен начаться, на взгорке не могло намести много, а вот сто метров дорожки… нет, куда там! Сто метров, сколько это надо снега перекидать…

— Не осилить мне, Галя, — виновато признался он.

Галя помолчала, обдумывая что-то, и в эту минуту их обоюдного молчания, глядя на сестру, Евлампьсев увидел, что лицо у нее — с какой-то особой старушечьей печатью изжитости, каким не было еще совсем недавно, до минувшего этого Нового года.

— Под брюками у тебя есть что-то? — неожиданно спросила она.

— Есть.Евлампьев не понял, к чему она об этом. — А что?

— Я одна пойду. Дай мне свои брюки, постой здесь, а я схожу. Я должна, Леня! — заранее отметающим все его возражения голосом проговорила она.

Но Евлампьев не собирался ей возражать. Он послушно расстегнул ремень, расстегнул пуговицы, наступил на пятку, стряс с ноги олин валенок, другой и стащил с себя брюки. Галя зашла к нему ехать на кладбище прямо в киоск, и он был одет по-киосочному тепло, еще и в тренировочном трико сверху кальсон.

Ничего, должно быть, вышла сценка, если из этого домика складской каниелярии кто-нибудь наблюдал за ними. Стаскивает с себя среди бела дня штаны мужик н принимается напяливать их на себя баба…

Галя спустилась с комкастого гребня, наваленного бульдозером при расчистке дороги, в начатую Евлампьевым борозду. так же, как он, уйдя до паха и разметав по сугробу подол пальто, поворочалась в разрытом, будто обтаптываясь, и сделала первый шаг по целине, другой, третий…

— А тяжело! — обернулась она к Евламльеву, пройдя метров восемь.

Передохнула немного и пошла дальше. И так, давая себе отдых каждые семь-десять метров, все шла и шла, оставляя за собой в белой пушистой глади взлохмаченный, рваный след, пока не исчезла за угольным кружевом ветвей.

Евлампьев стоял на комкастом снежном валу, смотрел ей вслед, смотрел по сторонам…

Церковь, когда действовала, время от времени, видимо, подновлялась, белилась, сейчас же, очевидно, никого ее вид не заботил — жалкое, встопорщивщееся вверх строение среди заброшенного кладбища, скрытое от повседневного взгляда толщей кладбищенских дерев, — и стены ее были грязно-серы, в длинных и узких языках подтеков, — во всем ее облике сквозила какая-то нищенская неопрятность. Ни одной могилы кругом не было расчищено, и, сколько хватало глаза, теряясь за стеной деревьев, теснились, налезая один на другой, округло-продолговатые снежные стожки, в ограде у церкви торчали из этих белых стожков каменные кресты н просто камни с пушистыми шапками на макушках, а из остальных выглядывали верхушками железные заржавленные пирамидки со свернувшимися набок звездочками, над иными и вообще ничего не возвышалось — голый, зализанный ветром стожок, и все. Вокруг некоторых могил сохранились еще оградки, тоже давно облупившиеся и совершенно проржавевшие, они высовывались из завалившего их снега самыми остриями прутьев.

Евлампьев вдруг обнаружил, что стоит с закушенными губами и глазам горячо и мокро.

Когда он был здесь последний раз? Года два назад, не меньше. Да нет. больше, почти три — весной, в мае, помнится, зеленью одевались деревья, и земля еще не просохла как следует, — а не в прошедшем году это было, и не в позапроилом…