Вечерний свет

— Да ты что! — воскликнул Евлампьев. Он испугался, ну как сказал что-то такое, из чего Хлопчатников сделал подобный вывод. — Что ты, Павел!..

— Да? Ну, спасибо. А то, знаешь, я подчас себя сам таким чувствую. Чувствую, ничего пе могу поделать…

Снег валил все так же густо, и у них у обоих, пока они стояли, на плечах, на спинах, на шапках накопнились белые снежные холмики.

— Дай-ка я тебя…сказал Евлампьев, заходя Хлопчатникову за спину и принимаясь обхлопывать ему пальто. — Наклони-ка голову.

Хлопчатников наклонил, и он стряхнул ему снег и с шапки. Снег был сухой, не слипался, и оббивать его было легко.

— Давай и я тебя, — проговорил Хлопчатников. Он обхлопал Евлампьева и тронул его за локоть. — Пойдем. Денежное вознаграждение, — сказал он, когда они пошли, моя доля, естественно, — твое. И не вздумай говорить «нет»! — возвысил он голос, не давая Евлампьеву оборвать его. — Твое, и точка. Хотя бы так справедливость… Мне не деньги нужны.

— Нет, Павел, не возьму, — смог наконец сказать Евлампьев. — Ты что? Перестань!

— А я тебя что, спрашиваю разве? Я тебя не спрашиваю. Я тебе говорю просто. Не возьмешь так, пошлю переводом, на счет положу. Не мытьем возьму, так катаньем. Лишь бы вот получить…

— Нет, Павел, нет! — Евлампьев почувствовал, как к щекам, разожженным морозцем, жарко прихлынула кровь стыда.

— Ладно, — сказал Хлопчатников отступающе. — От шкуры неубитого медведя отказываешься. А неубитый, он и есть неубитый…

Они обогнули квартал, снова вышли к дому Евлампьева и остановились.

— Нет, нет, Емельян, — решительно отказался Хлопчатников от предложения подняться.— Ты в ресторан не пошел, а я уж, извини, к тебе… Не обижайся.

Евлампьев поуговаривал его еще, не уговорил, и они расстались.

И только когда уже вошел в подъезд, поднимался по желто-сумеречной лестнице, понял, почему Хлопчатников не захотел пойти разговаривагь к нему в дом, а хотел пойти в какое-инбудь кафе и почему так решительно отказался подняться к нему сейчас. Не мог он разговаривагь обо всем этом у него в доме — вот что. Не мог, да… Как не мог после такого разговора и просто зайти в дом.

«Будь к нему милостива, судьба, — мысленно догнал он идущего где-то сейчас под снегопадом Хлопчатникова. Будь милостива, дай ему удачу! Если не ему, то кому же еще-то?..»

10

Елена показывала фотографии.

— А вот это мы у нашей столовой. А вот это в горах, целая нас группа была. А вот это мы на экскурсии, я здесь плохо вышла, так что-то укачало в автобусе, голова ну трещала просто…

— С похмелья, наверно. была, а? Ну-ка признайся честно, — бросил на ходу, заглянув к ним в комнату, взяв что-то со своего стола и тут же уходя, Виссарнон. — Много там потребляла, нет?

— Ой, Саня, ну что у тебя за шутки, солдатские прямо какие-то! — морщась, проговорила Елена.— Знаешь ведь, как я пью. Да и до того мне было. Я такая дохлая туда приехала…

— Ладно, ладно, извини, — приостановился в дверях Виссарион. Голос у него был просительно-уступающий. — Я все-таки сегодня именинником считаюсь, мне сегодня все можно.

— Ты еще и культурным человеком считаешься, между прочим. А культурному человеку не пристало пошлить.

— Зачем ты так? — укоряюще спросил ее Евлампьев, когда Виссарион ушел. — Ну, не понравилось тебе… но при чем здесь «культурный человек»?

— А ничего! — с пренебрежительностью отозвалась Елена. — Он будет шутить так, а я должна сносить… Вот погляди: это вот там парк со всякими такими вырезанными фигурами, и вот в нем мы…

— Ага, ага, — сказал Евлампьев, принимая фотографию. Однако рассматривать фотографии пропал уже интерес. Как она с ним… ни за что ни про что, эдак мимоходом — бамц-бамц по щекам, такое унижающее нравоучение на ровном, в общем-то, месте… — Здорово, вижу, отдохнула, на всю катушку, — взял он у нее из рук оставшиеся несколько фотографий и быстро, чтобы отвязаться, просматривая их.— Хорошо сейчас выглядишь. Очень хорошо. Посвежевшая такая, радостная. Приятно на тебя глядеть.

Он видел ее нынче впервые после приезда и, еще только вошел в квартиру, отметил это: как она посвежела, похорошела, ну впрямь расцвела. Будто стала упруже кожа на лице, будто ярче сделались на нем глаза, главное же было, впрочем, в общем выражении лица. Это было выражение спокойного, словно бы отстоявшегося и в то же время упоенно-счастливого довольства.

— Лена! — позвала с кухни Маша.Ну-ка погляди-ка здесь!..

— Иду! — отозвалась Елена, убирая фотографии на полку в «стенке». — Все, папа, я к маме ушла.

— Ага, ага, — сказал Евлампьев, пересчитывая непонятно для чего количество приборов на накрытом посередине комнаты столе. Приборов было двадцать два. Их вместе с Ксюхой пятеро, значит, придут семнадцать человек.

Он вышел яз комнаты следом за Еленой. Выставив из духовки на открытую заслонку противень с пирогом, они с Машей пробовали спичкой, пропеклось ли тесто.

— Давай еще минутки на три,— распорядилась Елена.

— Да вроде не надо бы,— сомневающимся голосом проговорила Маша.

— Ну, минутки на две тогда, — сказала Елена. — На две нужно еще.