Вечерний свет

В квартире было пусто и одиноко, и не было сил ничего делать. Он прошел в комнату, сел на диван и какое-то время сидел, сцепив на коленях руки и с тупой бессмысленностью глядя перед собой в пол. Потом он услышал боль в желудке, и она испугала сго, заставнла тут же подняться, пойти на кухню и начать разогревать ужин. Болей в желудке у него не случалось давно, много лет, лет тридцать: щадил сего, осторожничал — вот и было нормально все, откуда она вдруг взялась там?

Но боль прошла, только Евлампьев начал есть, н он успокоился. Видимо, все-таки от голода просто. По телевизору, он вспомнил, должна начаться скоро трансляция международного хоккейного матча, и сходил в комнату, включил телевизор и, ужиная, все прислушивался — не началась ли? Телевизор там, в комнате, бубнил человеческими голосами, взревывал музыкой, н рождалось ощущение, что ты не один в квартире, что ты вообще как бы не в квартире даже, ты подключен посредством телевизора словно бы к самому центру мира, в нем, в этом центре, находишься, и некогда тебе ни о чем другом думать, кроме как о том, что свершается в нем, этом центре…

8

В круглые отверстия почтового ящика было видно лежавшее там письмо. «Наконец-то»,— подумалось Евлампьеву.

Он вытащил из кармана связку забренчавших ключей, отыскал нужный и открыл ящик. Выпертое изнутри напором свернутых втугую газет, письмо вылетело из ящика и, кувыркнувшись в воздухе, шлепнулось на пол. Сами газеты Евлампьев успел прижать рукой, и они не вывалились. Когда-то, в пятидесятых еще годах, почту приносили два раза в день, утром и вечером, после стали приносить только раз, и утреннюю, и вечернюю вместе, видимо, не хватало людей.

Он вынул газеты и нагнулся, поднял письмо. Письмо было от Гали.

Странно, почему-то не ждал от нее ничего, даже и не думал почему-то, что она может написать ему, и когда увидел письмо в ящике, решил, что от Черногрязова.

Давно не приходило писем от Черногрязова. Тогда вот, еще осенью, делали как раз, кажется, ремонт, пришло последнее, он на него ответил, отослал — и все, с тех пор от Черногрязова только лишь та новогодняя телеграмма. Смешно сказать, а привык к его, черногрязовским, письмам. И подосадуешь иногда на ту ахинею, что вдруг начинает нести он, и позлишься даже, а ждешь их тем не менее, радуешься им, получая, — нужны стали.

Маша пришла, видимо, совсем перед ним,в прихожей горел свет, посреди дороги стояла со встопорщенными ручками ее хозяйственная сумка.

— Э-эй, заявилась, гулена?! — кликнул ее Евлампьев, захлопывая за собой дверь.

— Заявилась, заявилась, — Маша уже шла к нему. Вышла, остановилась напротив и подбоченилась. — Хожу вот, гляжу, как тут жил без меня, много ли грязи накопил?..

Евлампьев положил газеты с письмом вверх на полок вешалки и стал раздеваться.

— Что Елена, приехала, как она?

— Приехала, — сказала Маша. — Сувенирчиков вон,— кивнула она на сумку, — привезла всяких. Тарелку керамическую, пиалки… увидишь. Загорела, веселая, улыбается, фотографии привезла. Ксюха ей обрадовалась!

— Еще бы! А ничего… нормально все? — пошевелил Евлампьев в воздухе пальцами, имея в виду тот случай, когда он приезжал к ним и Ксюша обвиняла мать, что та специально уехала к ее выписке.

Маша поняла.

— Нормально. Так на шею ей вешалась, так целовала…

— А… Елена? Веселая, улыбается… а ничего такого не заметно по ней? — Хотя Евлампьев и отверг тогда Машино предположение и ни разу после, за все прошедшие дни, не усомнился в своей правоте, в душе все же осталась словно бы щербина какая-то, выбоина и давала о себе знать время от времени, саднила…

— А чего по ней должно быть заметно такое? — теперь Маша не поняла.

— Ну, то вот…— Евлампьев не чувствовал в себе силы сказать прямо. — Вот о чем мы говорили… помнишь, когда я приезжал, ты предположила еще, что она, может быть… - А! — вспомиила Маша. И пожала плечами. — Да нет, не заметно ничего. А как может заметно быть?

— Ну да, ну да…— сказал Евлампьев. — Нет, я это так, я не думаю… Просто ей действительно отдохнуть нужно было.

— Да наверно, — согласилась Маша. Она предположила тогда, а ну как Елена поехала не одна, он убедил ее, что не может такого быть, едва ли, и она успокоилась, и больше об этом не думала.

— От Гали письмо вот, — достал Евлампьев с полка вешалки обляпанный штемпелями, обтрепавшийся в дороге по краям конверт.

— Ой, ну-ка, ну-ка! — обрадованно проговорила Маша и посмотрела зачем-то конверт на свет. В тех семейных, прежних теперь отношениях их связь с Галей как женщин была более сильной чем кровная, брата с сестрой, и это письмо ощущалось сейчас ею, хотя Галя и послала его на имя Евлампьева, адресованным как бы прежде всего ей.

Они сели на кухне за стол — не сговариваясь, по-обычному друг напротив друга, на обычные свои места, — Маша вскрыла конверт, развернула листки и, надев очки. стала читать.