Читаем Вечерний звон полностью

Оглянись вокруг себя

Персонажу Библии Хаму крепко не повезло: имя его стало нарицательным. Хотя вина его перед отцом была ничтожна, если вообще была. Судите сами, ибо я его не в силах осудить. Вполне домашний эпизод: отец семейства Ной из лично выращенного винограда изготовил вино и сильно перепил, пробуя полученный продукт. В силу чего лежал он голый (было ему жарко, что естественно) в своем шатре, куда и заглянул, ища отца, его младший сын Хам. Увидев наготу и опьянение отца (и пьяный храп услышав, разумеется), он тут же повернулся и пошел об этом рассказать старшим братьям. Братья отыскали кой-какое покрывало или просто сменную одежду и заботливо укрыли спящего отца. При этом подошли они к нему, вежливо пятясь, то есть спинами вперед, чтоб не увидеть папу нагишом. А когда Ной проснулся и очухался, то братья ему это рассказали, и старик рассвирепел настолько (не с похмелья ли?), что проклял собственного внука, одного из сыновей Хама, уж никак не виноватого ни в чем ребенка, и обрек его на рабство. Вот и вся история. Прошу еще учесть, что нисколько не глумливо и без тени насмешки над напившимся отцом – ни слова нет об этом, просто рассказал младший сын своим старшим братьям, что отец в шатре находится в довольно неприглядном виде.

Забавно тут заметить, что многие поколения еврейских мудрецов и толкователей такая неувязка наказания с виной – тревожила и напрягала. И поэтому на бедного Хама взваливались мифы и легенды, призванные очернить его, оправдывая гнев папаши. Оказывается, он вошел в шатер не просто, а затем, чтоб оскопить бессильно спящего отца, и Ханаан (сын Хама, вскорости наказанный рабством) помогал ему при этом. Были и другие тягостные версии. Ни в коем случае не собираясь спорить с мудрецами, только выражу свое недоумение: зачем же тогда Хам немедленно за преступлением поперся говорить об этом братьям? А еще на Хама навалили прегрешения во всей его последующей жизни (что с несомненностью отбрасывало тень и на его слабо доказанное темное прошлое): он, дескать, завещал своим потомкам жить в разврате и разбое и ни слова правды никогда не говорить. Очернили, словом, бедолагу этого по полной программе.

И постигла Хама кара историческая: имя его стало нарицательным для одного из самых неприглядных свойств последующих хомо сапиенс.

Забавно и загадочно, однако, что навеки утвердилось слово «хамство» (больше я не буду брать его в кавычки) – только в русском языке. Настолько разные оттенки обретя, что многие столетия спустя преподаватель Корнельского университета Владимир Набоков долго мучился, пытаясь объяснить американским студентам, что такое хамство в русском понимании. И еще три слова он никак не мог растолковать: интеллигенция, пошлость и мещанство. Впрочем, с этими тремя он постепенно справился, а с хамством – так и не сумел.

И затруднение его понять легко: ведь он наверняка кинулся за помощью к Далю, а у Даля в словаре написано уклончиво и кратко, что всего-то навсего хам – это «бранное прозвище холопов, лакеев или слуг». И еще: «подлый народ, люди низкого рода».

Но поскольку хамству как понятию и свойству предстояли в будущем России яркие и светлые перспективы, то словари дальнейшие уже гораздо ближе к делу. Хам по Ожегову – это грубый и наглый человек. А по Ушакову хамство – это беззастенчивая наглость. Тут пошли слова знакомые, исконные, и можно снова обратиться к Далю. Великий составитель словаря всего три дерева нашел в этом лесу, и наглый у него – это дерзкий, нахальный и бесстыжий. А нахальный – это наглый, дерзкий и бесстыжий. Круг замкнулся. А из этих трех деревьев надо как-то выбираться в буйную раскидистую рощу хамства, процветающего широко и невозбранно.

Попытался это сделать (из того, что мне известно) и Сергей Довлатов – человек, отменно чуткий к слову. Как-то мы на радио в Нью-Йорке говорили с ним о хамстве – правда, в связи с тем, что сам Сережа по широте натуры и от душевной беззащитности (точней, ранимости) был хамом выдающимся, об этом знают все, с кем он общался и дружил. Он сам тогда усмешливо об этом говорил – я от каких-то его слов слегка взорвался, и мы тут же нас обоих осудили, проявив к себе великодушие и снисходительность. А то, что он о хамстве написал (его, конечно, раззадорила набоковская неудача), прочел я много позже. И хоть он продвинулся совсем немного, зоркий взгляд его нашел еще одну черту: он написал, что хамство – это наглость, дерзость и нахальство, вместе взятые, но только их упрочивает – чувство безнаказанности. Ибо хам – имеет право, и никто его за это не накажет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее