Вечная командировка

— Ирка, не надо сейчас ни о чем говорить. Я не хочу ни о чем думать. Я сейчас с тобой, и мне тоже ничего не надо. Я очень устал.

— Знаешь, наверно, мужчины очень любят быть усталыми. И говорить это своим женам. Ну, а обо мне ты не думаешь? Как я устала? Я никуда тебя больше не отпущу. С меня хватит.

Долгий, однообразный, бессмысленный разговор. Если его слушать со стороны. А для нас…

Прошла наша первая ленинградская ночь. Комнату нам нашел на неделю художник. В огромной квартире с кучей соседей. (Анну Ефимовну к телефону. Так это вы Анна Ефимовна? Теперь буду знать, как вас зовут.)

Форточка холодной рукой залезает под одеяло.

Ирка, не просыпаясь, жмется ко мне.

ГЛАВА III

Продолжение записок Краминова

Эрмитаж. Залы античного искусства. Мы бродим по ним и обмениваемся впечатлениями. Словами и без слов, взглядами. Я в своем репертуаре. Получается приблизительно так.

И р а.  О, великие греки! А ведь прошло несколько тысячелетий!

Я.  Похоже на кладбище. Статуи как надгробные памятники.

И р а.  Смотри на эту скульптуру. Вдумайся. Три тысячи лет тому назад выходили на скалистый берег девушки в одних туниках. Смотрели вдаль и мечтали о счастье. И к скалам подходили расписные неуклюжие корабли. Смуглые, горбоносые моряки сходили на берег. Они говорили на незнакомом языке, предлагали товар или похищали девушек и увозили их в неведомые страны.

Я.  Что за мода была три тысячи лет тому назад изображать философов без головы? Впрочем, наверно, так и надо.

И р а.  Древние своими богами выбирали женщин. Представляешь, красивая гордая девушка могла одним взглядом заставить мощного нахального сатира, визжа, удрать в лес.

Я сажусь и смотрю ей в глаза. Идет удивительно логичный разговор:

— Что?

— Так просто.

— Перестань, здесь же люди.

— Ну и что? Я тебя не видел три тысячи лет. С тех пор, как ты вышла в тунике на скалистый берег.

— А откуда ты знаешь Риту?

— Кто тебе сказал?

— Не хитри, я же тебя насквозь вижу.

— Редкая проницательность. Может, взять тебя ко мне в отдел?

— Ну? Так где вы познакомились?

— А какая она, по-твоему?

— А какая я, по-твоему?

— Ничего, для меня сойдешь.

— Хорошо, но ты будешь со мной?

— Хорошо.

— И мы через неделю поедем в Ригу. Туда, где ты ждал моих писем, ждал меня.

— Я в каждом городе ждал твоих писем.

— И будем ходить по пустынному пляжу и вдыхать запах моря и сосен.

— Можно.

— А потом мы поедем в Таллин. Ты был в Таллине?

— Да, но поедем в Таллин.

— И мы будем ходить по узким древним улицам и сидеть в крошечных кафе. Как они называются?

— «Гном», «Москва», «Таллин». Но это уже большие.

— А потом поедем в Черновицы. Ты был в Черновицах?

— Я тогда еще не знал тебя.

— Мы будем ходить по паркам этого города, по аллеям, засыпанным желтыми листьями каштанов.

— Там есть улица Кобылянской. Это вроде бульвара. По ней не ездят машины.

— А потом мы вернемся в Москву. И ты никуда не уедешь. Ты каждый вечер будешь приходить домой. Ты перейдешь в другой отдел. Ты будешь работать. До шести. И ночью ты мой. И я никуда тебя не пущу! Понимаешь?

— Ну раз в год в командировку?

— Торгуешься? Ты же везде был, ты же все видел. Дело не в поездках, дело в твоем отношении к работе, ко мне. Работа — все, я — ничто. Я же хочу, чтоб ты отдавал себя и мне. Ты меня любишь?

— Как тебе сказать…

— А по носу хочешь?

— Нет.

— Любишь?

— Наверно.

— Сейчас получишь.

— Ладно, признаюсь.

— Ты никуда от меня не уйдешь. Я не хочу быть вдовой при живом муже. У меня идут лучшие годы. Лет через двадцать, когда ты успокоишься, зачем я тебе буду нужна? Тогда ты захочешь пожить.

— Знаешь, это мысль.

— Смеешься? Но я не хочу себя хоронить. Видеть тебя месяц в году, усталого и разбитого. Так не будет. Ты меня не увидишь. Ни меня, ни Женьку. Пойми, я женщина. А женщина хочет одного — счастья. Я имею на это право. Хватит мне мучиться. Хватит тебе мучиться. Пора жить нормально. Понял?

— Понял!

— Смотри у меня. Теперь расскажи про Риту. Какая она?

— А какая ты?

— Наверное, эгоистка, вздорная баба, да?

— Нет, ты моя любимая. Ты во всем права.

— А какая Рита?

— Другая.

— Чем я?

— Чем ты, и чем она была раньше.

— Ну, ты вечно знаешь о человеке что-нибудь плохое.

— Сейчас это не важно.

— Расскажи.

— Любопытство?

— Ладно, пошли, все равно расскажешь.

* * *

Другой зал. Другая эпоха. Ира смотрит на картины. Я на нее. Мы обмениваемся впечатлениями. Словами и без слов, взглядами.

И р а.  Еще итальянцы в пятнадцатом веке (Лоренцо Лотто) знали, что натурализм — это плохо. Вот портрет. Все — костюм, комната скрыты черными красками. Оставлены лишь лицо и руки. И в них выражена вся сущность этого человека. А вот последующий период. Напоминает портреты наших военных. Расписаны все детали мундира, оружие. Шаг назад.

Я.  Ну и некрасивы голландки. Как их в жены брали? И их сытые лица на фоне столов с убитой дичью. Кстати, где в Голландии охотиться?

(Я в своем репертуаре.)

* * *

— Так какая она, Рита?

— А говорят, женщины не любопытны.

— Ну?

— Девочка была фарцовщицей. Из тех, что гоняются за иностранными тряпками. Они одеты во все заграничное. Подруги завидуют.

— У нее было много денег?