Вечная Любовь

... и с какою же неотвязной силой ощущалось: еще минута, и раздастся нечеловеческий Голос внутри: "Сегодня закончился первый ваш день на воздушных мытарствах", и это будет ясным, это будет определенным, это станет избавлением, это оправдает невыносимое чувство бесконечной множественности своих жизней на этой планете... но пузыри в лужах внушали, что все мои жизни на всех планетах были одинаковыми, и на каждой планете в каждой жизни шел дождь, и летела далекая музыка о свадебных цветах, что были белее снега. И под каждым дождем я брел по торговой улице - была ли то улица Пикадилли, или Новый Арбат, Гиндза или Елисейские Поля, значения не имело - шел и провожал воспоминание о последних словах моей последней женщины, amata nobis, quantum amabitur nulla... почему же вспомнилась латынь? это был Рим Диоклетиана? или Ватикан... - шел и знал, что она - последняя, и других женщин уже не будет, как и других жизней - исчерпан лимит, отработан ресурс атомной батарейки в сердце, и последний шанс сгорал в руках синим холодным огнем твердого спирта, последнего изобретения той планеты в той моей жизни - и дождь этот бесконечно шел под бесконечно повторявшуюся кем-то мелодию, что напоминала о плодах познания добра и зла, тонущих в тысячелетних льдах, но поток людей чем-то напоминал поток дождя... Чем? Монотонной отстраненностью? Холодным ритмом? Схожестью бликов в лужах с бликами в глазах? Прошло лишь несколько минут, как последние наши слова растворились в потоках дождя, и мы пошли, каждый в свою сторону, мимо этих пузырящихся луж...

С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...

Мелодия повторялась, в ней был голос женщины, и в голосе - последняя просьба, уже не имевшая права, лишь последняя просьба на последнем слабом толчке дыхания и сознания: согреть слезами этот холодный дождь, ведь сама она этого уже не могла. Но дождь бесконечно продолжался и продолжался далее, и казалось после ста шагов по лужам, словно снова оказываюсь в начале и снова прохожу те же сто шагов по лужам и снова оказываюсь в начале и в начале той же мелодии, певшей о плодах познания добра и... зла в начале всех моих жизней на всех планетах. Ты им еще поможешь, ты первой сорвала эти плоды, я же ничем не могу согреть этот дождь, эти всепланетные дожди всех жизней, ведь сердце мое стало уже не теплее этих дождей... когда бескрайняя пустыня, где странствуют вечные скитальцы, становится уже огромным городом под потоками воды, это лишь мираж, привычный для пустынника мираж от выматывающей душу вечной жажды: эти потоки холодной воды, эти сладко-мучительные мелодии от выматывающей душу из тела тишины над мертвыми, вечными песками, все это галлюцинация, еще несколько минут, и снова город станет пустыней, потоки воды - песками, а пронзительно-нежное женское пение - завыванием ветра в пустоте...

С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...

...и снова оказывался в начале, а ты еще не знала, как через несколько лет в далеком мегаполисе два человека в небоскребе, чьи верхние этажи растворялись в таком же дожде, склонившись над моими старыми текстами, вдруг придвинут ко мне в миг эти небоскребы мегаполиса, и в глаза ударит электросвет, но уже не нужно будет всего этого, поскольку лимит времени оказался исчерпанным, и ты летишь в служебной машине по столичному проспекту к Белому Дому то ли Вашингтона, то ли Москвы, и ты знаешь, что этот твой день влияет на жизни миллионов людей, а в машине по радио певица поет о чем-то совсем простом, близком, понятном, о чем-то таком, с чего все начинается и чем кончается:

"Я понимаю, как наивен этот путь...

Только себя мне все равно не обмануть...

Настанет срок,

И одинок

Станет последний лепесток..." - летит из динамика черной правительственной машины этот голос другой реальности, и в той жизни падает с неба такой же дождь, несущий в себе тревожное электричество в атмосфере столицы и страны той весной, где полумиллионные демократические демонстрации, военные машины, перегородившие Тверскую на спуске к Лувру, где нас ждут коллеги по оппозиции, и посол королевства Корнуолл передает с переднего сиденья в депутатской карете свою верительную грамоту.

"Ты подскажи, наворожи, все мне, ромашка, расскажи" - несется из приемника черной правительственной машины этот голос другой реальности, и под серым весенним дождем наша правительственная машина снова летит к небоскребам Нового Арбата в сиянии ударов разноцветного неона, к огромному видео-экрану у станции метро, и столичные гейши останавливают нашу правительственную машину, они предполагают: господам сенаторам тоже надо отдохнуть после этих заседаний в Форуме и битв с наследниками культа не то Цезаря, не то Антония... И потом, через год, в странной пустоте весны, далекая телебашня в окне квартиры Его Высокопреосвященства предвещала очень многое, когда он приглашал поехать к президенту и сказать, что пора проявить решимость и распустил эту Палату Общин, что тащит страну в прошлое...