Вечная мерзлота

Лена не отвечала, чертила. Узор догонял сам себя. Разбегался.

И только когда огромный и грязный человек с мучительным запахом подошел к ней вплотную и уже протянул руку, чтобы взять ее, Лена подняла лицо.

Хрипло крикнув, бомж бросился прочь.

А Лена продолжала рисовать свои узоры.

— Не надо, сволочь такая. Лучше не надо, — запоздало сказала Лена.

Но никого уже не было и ее тонкий голос зря прозвучал в пустых пространствах.

После Нового Года Петя зачем-то выкрал из кладовки мятые и рваные юбочки снежинок. Стекло уже осыпалось с них, воланы опали, и, только если стоять на углу Мерзляковского, вытянув руку, зажав в руке юбочку метельной девочки, то, если будет ветер, юбочка поплещется в ваших руках, поблестит. Петя не решался, конечно, трясти юбками, отца боялся. Да, и, рассмотрев их дома, отбросил печально: хоть и были они чумазенькие и с навеки прошедшего Нового Года, а все равно разлетайки эти марлевые невыразимо надменны были, Петра они отталкивали, хотя на вид были очень милы. Милы, волнисты, закруглены повсюду. Те девочки уже из них выскочили и разбежались, а Петя набил ими тумбочку и сутуло сидел напротив, прижав ладони к щекам.

Однажды вечером Петя сидел в своей комнате на широком подоконнике, смотрел вниз. По двору бесцельно бродила Зацепина. Петя вспомнил, что одноклассники с Зацепиной не общаются. Потому что от нее буквально веет бедностью. Хотя увидел, что всегда бледная (такая бледная, что почти не существующая) Лена как-то уж порозовела. Словно под тонкой и прозрачной кожей у нее наступило несильное, но ровное горение. Петя с большим интересом стал наблюдать за нею. Он даже вытянул шею и привычно распустил губы, спохватываясь и подбирая слюни. Белобрысая головка Зацепиной плавала под окном Пети то туда то сюда. Ходила девочка, будто спала и даже, когда незнакомые парни окружили ее, она прошла сквозь их горячую стаю, как воздух. Прошла и встала. И подняла серьезное личико на Петино окно. Жест был такой выразительный, что обойденные парни тоже невольно подняли липа на Петю.

«Сволочь!» — ахнул Петя и скатился с подоконника. Он всегда, когда видел Лену, думал про нее одно это слово: «Сволочь!» Нес в себе неопределенную обиду на эту девочку.

Петя хотел заплакать, но вместо этого сунул кулак себе в рот. Сунул и стал думать, как он ненавидит Марью Петровну. Без трусов она оказалась угрюмая, старая, развратная баба — Петя это уже понял. А трусы куда-то задевались, пропали совсем и вместо горячего и бурного волнения в душе установилась грустная пустота. В объятиях учительницы химии черно было Пете, и он грустно думал: «Мотает меня, как хочет. Как будто я не живой человек, а половая тряпка». Но долго думать про любовницу не хотелось и Петя снова подкрался к окну. А когда выглянул, никто на него не смотрел больше. Зацепина ушла уже, а другие прохожие не интересовались Петей. Но тут папа вошел и позвал:

— Сына, иди, поздоровайся, дядя Али приехал, лавашей привез, виноградику.

Петя рассмеялся и спрыгнул с подоконника. Стесняясь и щурясь, он вылез в столовую.

— Вах! Джигит! — равнодушно воскликнул дядя Али. — На, покушай, — и сунул черным пальцем в Петин рот кусок соленой лепешки.

Небольшими спокойными глазами внимательно следил, как Петя жует и глотает, а когда проглотил, увесисто выговорил:

— Мать печет. В горах. Ты любишь мать?

— Люблю, — промямлил Петя и распустил губы в кривой усмешке.

Вопрос был глупый. Ведь Петя был уже взрослый человек и уже спал с женщиной.

— Зачем смеешься, если любишь мать? — вспылил дядя Али.

Но Петя знал, что дядя Али на самом деле и не вспылил, что ему все равно, любит Петя мать или нет. Петя исподлобья рассматривал азербайджанца. Тот был невысокий, но кряжистый, с мелкими, какими-то непроявленными чертами и тревогу свою очень глубоко прятал. А тревожило азербайджанца только одно — что стоит кругом богатая и громкая Москва, а в ней высокие, наглые люди. Тревожило и даже как-то мучило. Он мог, уставясь в стену, простоять так с час, без единой мысли перекатывая в себе желтую злобу. Это почему-то тоже чувствовал Петя и иногда любил зайти сзади и, зная, что азербайджанец глуховат, громко крикнуть над самым его ухом:

— Здрасьте!!

На что тот, подскочив, отвечал неизменным:

— Шайтан!

— Нет Бога кроме Аллаха! — дурным голосом крикнул отец.

Петя в очередной раз с удивлением отметил, что отец боится дядю Али.

На лице же дяди Али промелькнула хитрость.

Дядя Али достал из кейса толстую черную гроздь винограда. «Киш-миш», — сказал дядя Али, и незаметно пробежала мышь. Дядя Али достал бледный сыр в мокрой тряпке, похожей на маму, и она, правда, прошла в зеркалах позади. Достал каких-то пахучих листиков и мешочек с орехами. Смутно повернулись какие-то «вертограды». Посидев над выложенным, дядя Али все это сдвинул в сторону и лег грудью на столешницу, вытянув короткие смуглые руки перед собой. Резко и сильно запахло потом.