Вечная мерзлота

Горчаков отвернулся от иллюминатора и снова задумался о Норильске. Как все старые зэки, он не любил перемен. Новый лагерь – это другое начальство, другой кум – вспомнился Иванов, но, кстати, был не самым противным особистом… другой аптекарь, повара, хлеборез… другие блатные авторитеты. Но главное, он не хотел менять профессию.

Одиннадцать лет назад он подлетал к Норильску совсем в другом настроении.

Шел тридцать восьмой год. Строительством комбината руководил Иван Павлович Перегудов. Недавний заместитель наркома тяжелой промышленности, сам едва не попавший в мясорубку, они учились вместе в горной Академии. Перегудов нашел Горчакова на Колыме и назначил заместителем начальника геологоразведки норильского горного района – начальником его не утвердили бы в Москве. Горчаков три года руководил всеми полевыми работами, техникой и людьми и еще успевал много писать. Тогда он считал, что продолжает делать большое и важное для страны дело, и даже имевшийся у него десятилетний срок выглядел чем-то несущественным, казалось, что вскоре все уладится само собой. Работы шли очень успешно, после полевого сезона тридцать девятого года все вольное геологическое и горное начальство – его подчиненные – получили большие ордена.

Тогда было неплохо, о том, что Горчаков заключенный, лишь временами напоминал начальник особого отдела Норильлага. Старший майор госбезопасности напрямую подчинялся Москве, и чтобы досадить всесильному Перегудову – у них были плохие отношения – регулярно находил нарушения в ведомстве Горчакова. Иногда и серьезные – поисковые работы и инструкции НКВД совместить было невозможно. Но как-то все решалось… директор секретного Норильского строительства и руководитель «Норильлага» Иван Перегудов был вхож в самые высокие кабинеты.

Переписывались через вольных[78], Ася очень просилась к нему, но он не хотел, ждал своего освобождения. Он был почти свободен, а работы так много, что ему некогда было думать о них. Войны ждали, стране был нужен стратегический металл.

В сороковом, Перегудов был на отдыхе в Крыму, Горчакова спешно с двумя конвоирами снова отправили на Колыму. В личном деле появился запрет на использование его в геологоразведке. Старший майор госбезопасности – главный кум Норильлага – своего добился.

Георгия Николаевича загнали на самый север, на строительство дороги Сусуман – Сеймчан. Условия были каторжные, но он не падал духом, ждал, что Перегудов его вызовет – они в Норильске всю зиму готовили большую экспедицию в горы Бырранга… Его не вызвали ни к началу сезона, ни летом, и уже в августе он лежал в больнице среди доходяг.

Какая-то сила дважды убрала Горчакова из Норильска. Первый раз в Смоленскую тюрьму, где его приговорили к расстрелу, второй – на Колыму, там он провел страшные годы войны и обязательно должен был погибнуть, но как-то – он даже не пытался понять это – выжил. Оба раза его забирали после успешных открытий. Горчаков не знал, что это была за сила – кто-то из начальства, получавшие награды за его работу, товарищи-геологи, ревнующие к норильским недрам, или просто служаки-нквдешники, за звездочку организующие доносы на бывшего доктора наук… он был слишком на виду, чтобы было иначе.

Норильск стал для него отравленным местом.

Вспомнил о Рите. Заплакала сегодня утром, получалось, что он еще не мертвец и даже не старик. Горчаков знал, что она, так же, как и его, жалела и Шуру, и, может, еще кого-то, но думал о ней, как об очень надежной… такие не изменяют. Он улыбался, вспоминая ее слезы, и ему глуповато, но приятно фантазировалось, что он может жениться на ней, и что они станут жить в Ермаково, как муж и жена.

Самолет кинуло в воздушную яму, Горчаков прислушался, правый двигатель громко чихнул, заработал с перебоями. Из кабины вышел бортмеханик с отверткой в руках, стал откручивать какой-то лючок на боковой панели сразу за кабиной пилотов.

Люди проснулись, заговорили меж собой, на бортмеханика кивали, особой паники или испуганных лиц не было, кто-то и улыбался. Горчаков снова повернулся в иллюминатор. Ледяная пустыня стелилась необозримо во все стороны. Занесенные снегами речки древними меандрами змеились к Енисею, небо над ними было темным. Двигатель по-прежнему барахлил, бортмеханик регулировал, кричал что-то в открытую кабину. Упасть бы сейчас, – мелькнуло в голове с нервным облегчением, – все бы и отмучились разом, и он сам, и несчастная Ася… Иванов сдал бы в архив пухлую папку «З/к Горчаков Г. Н.» и подумал бы, что на белом свете стало на одну тварь меньше.