Вечная мерзлота

– Бухнуть надо! – Квасов резко поднялся и стал вытряхивать из кульков на стол – копченая колбаса, конфеты, белая булка, сливочное масло и две бутылки коньяка.

– Уважают некоторых! – Зина села к нему на колени.

– Боятся! – Квасов открыл бутылку и стал наливать.

По приемнику шла передача для жителей села. Он убавил было громкость, но там заиграла гармошка и запели протяжно: «На зака-ате ходит па-арень возле дома моего-о, поморга-ает мне глазами и не скажет ничего-о…» Квасов прибавил громкости и весело подтянул вместе с хором:

– И кто его знает, чего он моргает?! Выпьешь?! – голос у него был сиплый и скорее неприятный, но мелодию выводил правильно, даже и красиво.

– Наливай, что спрашиваешь?

Квасов выпил свои полстакана, откусил колбасы. Жевал крепкими зубами, широко открывая рот. Оставшуюся часть коляски пристроил к своей ширинке. Осклабился весело на Зинку.

– Ты, Костя, большой начальник, а ведешь себя… – Зина пригубила коньяк.

– Как кто? – Квасов махнул еще полстакашки и довольно шмыгнул носом. Потянул ее к себе.

– Как зычара козырный! – она им любовалась, выпила неторопливо, выдернула заколки и рассыпала свои роскошные волосы ему на лицо.

– Я в своем законе, дура! Я – выше воров!

Через какое-то время они голые лежали на фуфайках, Квасов курил.

– Когда твой щенок возвращается?

Зина думала о чем-то другом, пожала плечиком.

– Квасов, а скажи, у тебя семья все-таки есть?

– Цыц, курица! Знаешь, как мой хрен выглядит, и хватит!

– А может, я за тебя замуж хочу!

– Ну и хоти!

– А куда моего Сан Саныча денем? Слушай, а если ты его посадишь, комната мне останется? Ты можешь так сделать?

– Не-е, комната ведомственная, заберут! – длинный нос Квасова запрокинулся вверх и задергался в смехе. – Посажу твоего, пойдешь подавальщицей в столовку, дадут тебе угол, буду подавальщицу драть… Надень гимнастерку!

– Зачем?

– Надевай!

– Опять ты… – Зина только делала вид, что недовольна, одевалась, кокетливо посматривая на старшего лейтенанта. Форма ей шла. – И чего дома не захотел?

– Скучно! И орешь ты, как полоумная! Ты со своим Беловым тоже орешь? – Квасов надел нательную рубаху, присел к столу и стал разливать. – Иди выпей, Белова Зина… из магазина!

Зина надела гимнастерку, фуражку скосила на глаз, подошла.

– Ну и хороша же ты, баба, сука! – Квасов полез ей под гимнастерку, в другой руке плескался стакан. – Цены нет твоей мохнатке!

– А ты все-таки воевал, мой ненаглядный! – она похотливо прижалась грудью и вцепилась ему в волосы. – Любишь баб в форме!

– Не твое овечье дело! – он отстранился и поднес стакан к губам.

– Воевал-воевал! Только ни ран на тебе, ничего! – Зина одернула гимнастерку и села к нему на колени. – И ордена нет! А у Белова есть! – Она умело прикурила папиросу.

– Цыц, шалава, ты мне для разврата нужна! Остальное – ша! – он снова полез под гимнастерку. Щерился и шептал: – Я, может, и рассказал бы, да тебе этого не понять! Это была крутая судьба, Зинаида! Все в ней было – и ордена, и медали…

Зина ойкнула от боли и оттолкнула его руку. Он допил коньяк, поморщился, отерся рукавом рубахи и тут же налил еще. Взгляд его становился жестким.

– Я людишек пачками на тот свет отправлял, Зина! – Квасов говорил медленно и тихо, сквозь зубы, глаза сузил хищно, смотрел, какое впечатление производят его слова.

– Прямо сам стрелял? – Зина нервно стряхнула пепел.

– Я говорю! Ты молчишь! Твоего огребыша я в порошок мог стереть! В двадцать четыре часа! По закону! Да и сейчас могу… У него какая-то шмара есть в Дорофеевском. Не по-нашему зовут, ничего не знаешь? – Он подсел к прогоревшей буржуйке, стал подкладывать.

Зинаида заинтересованно повернулась, морщась, выдохнула дым.

– Кто такая? Откуда знаешь?

– Болтает твой Белов много, когда выпьет. – Квасов снова лег на ворох фуфаек и штанов. – Иди, дай мне французской любви, моя прынцесса! Где ты ей научилась?

Зина будто и не слышала, курила сосредоточенно, потом ухмыльнулась:

– У меня одна знакомая на мужа написала, он старик был, его забрали, и досталась ей трехкомнатная квартира. Она там ремонт сделала… – Зина с иронией смотрела на Квасова, – только сделала, а ее и забрали…

– И чего?

– Перед самой войной это было, я у них в домработницах жила. – Она погасила папиросу, встала и медленно пошла к Квасову, покачивая бедрами, – и въехал в эту отремонтированную квартиру один красавец, товарищ майор НКВД с семьей…

– Та-ак?

– Большая шишка был в Брянске! На персональной машине возили!

– И что?

– Вот он меня, шестнадцатилетнюю, и научил французской любви!

– Ну… ты способная! – Квасов смотрел на нее с интересом.

– Никого в своей жизни так не любила! – Зина глянула с вызовом, даже с пренебрежением. – Как он ухаживал! Так и в кино не бывает! Я лучше его жены была одета, жениться собирался, ждал моих восемнадцати лет… В Сочи ездили, в Ялту! Ты был на югах?

– Еще вопросы?

– Он однажды в Ялте меня спросил: знаешь, что общего между большими энкавэдэшниками и ворами в законе? – Зина вызывающе поглядывала на Квасова.

– Ну?

– И те и другие любят Сочи и Ялту! Так что ты мог бывать в Ялте! – она легла рядом. – Ты до каких чинов дослужился?