Вечная мерзлота

– Ух-х! Удочку вырвал! – Леня, очень удивленный, тоже тянул рыбу.

Горчаков стоял в стороне, у него не клевало, он поддернул блесну повыше, ревниво понимая, что у него самая большая блесна и для хариуса она не годится… Снасть кто-то сильно тянул вниз. Горчаков перехватил рукой шнур и ясно почувствовал – там, внизу под ним возилось что-то очень тяжелое и не хотело наверх. Он заволновался, сглаживал могучие уверенные рывки и потянул вверх. Рыба подошла ко льду, задвигалась активнее, толчки усилились. Горчаков опять отпустил…

– Что примолк, Георгий Николаевич?

– Крокодил взял! – Горчаков, удерживая рыбу, присел к самой лунке.

– Не торопись! – Ефим шел к нему с пешней. – Помучай! Тут таймени и по полцентнера попадают, такой в узкую лунку не дастся…

– О, Ефим, я чира поймал! – полковник поднял над головой крупную желтовато-серебряную рыбину. Во, маза[94] пошла!

Горчаков опять подтянул рыбину ко льду и попытался завести ее в лунку, но она, рывками вырывая шнур, снова ушла на глубину.

– Терпи-терпи, Георгий Николаич, – Ефим полез за куревом, – я раз целый час вот так воевал, а он все равно оторвал!

Горчаков и не торопился, шнур в его руках временами гудел от натяжения. Полковник и Леня, побросав свои снасти, стояли рядом.

– Может, правда, таймень…

Полковник не договорил, Горчаков вдруг потянул, потянул, и из лунки показалась огромная щучья морда. Шнур лопнул, Горчаков с Ефимом, столкнувшись плечами, упали на колени и схватились за щучью башку. Вытянули, выдрали на снег. Широкая пятнистая щучина с огромной зубастой пастью и тяжелым пузом раскрывала темные красные жабры.

– Вот это чудище! – восхитился полковник и сунул валенок в раскрытую пасть. – Зубья, прямо как у товарища Сталина! Попалась, тварь!

– Кил двадцать будет… – прикидывал Ефим. – Урвал ты, Николаич!

– Она съедобная? – спросил Леня.

– А что же? – не понял Ефим.

– Можно выпустить, хорошей рыбы много?

– Выбросить всегда успеем…

Они снова разошлись по лункам, и снова пошла работа. Хорошо ловились хариус и сиги. Горчакову на его «крупнокалиберную» блесну еще несколько щук попались и с десяток налимов. Собрали рыбу в три мешка. Закурили довольные возле нарт. Руки у всех были красные, валенки и телогрейки мокрые.

– Ну и ямка, Ефим! – весело басил полковник. – Запоминай, Леонид Григорич, местечко, может, когда…

– Ну да! – хохотал Леня. – Река Турухан, сто пятый поворот налево!

– Сюда бы вольными попасть да с хорошей компанией! Показать людям такие вот богатства! – полковник повел рукой по горизонту. – Природу эту суровую! Это же наша природа, ребята! Вот она – настоящая Россия-матушка!

Природа в этом месте не представляла собой ничего особенного. Поворот реки, обрывистая глина правого берега, елки темными силуэтами, как конвой, торчали по склону среди кустарников. Солнце сегодня так и не вышло, но настроение у всех было отменное.

Они проехали совсем немного, Гусев увидел неплохое место для ночлега и с кормежкой для оленей. Свернули. Снега между прибрежными кустами было по грудь, пробили-протоптали дорогу для животных и нарт. В тайге было не так глубоко. Вытоптали и тут добрую полянку в сосняке.

– Уху вам сварю путнюю, а то все обещаю-обещаю, – Гусев распрягал оленей.

Горчаков помогал Гусеву, полковник, намеревавшийся после хорошей работы завалиться на полчасика придавить шконку, достал мешок с хариусами из нарты:

– Много чистить, Ефим?

– Десятка полтора хватит… – Ефим привязывал вожака, подкармливая его солью и поглаживая по шее. – Да из налимов максы[95] набери…

Горчаков достал нож и сел рядом с полковником на край нарт:

– Никак не привыкну, что нож не надо прятать…

– Точно, – согласился Василий Степаныч, – я тоже, беру в руки и озираюсь.

Они принялись чистить рыбу. Все стихло в природе, начинало темнеть, с неба падал редкий пушистый снежок. Леня зажег костер, и вокруг стало еще темнее. Каюр навтыкал подмерзших сигов и чиров мордами в снег на завтрашнюю строганину. Вскоре уха закипела в большом котле. Гусев растирал заправку из налимьей максы и рассказывал про оленей:

– У ненцев, у эвенков, у кетов маленько по-разному недоуздки крепятся, я у ненцев учился. Для грузов вот, – он ткнул в нарты, на которых сидел, – длинные нарты используют, на низких копыльях, а лыжи шире. Триста килограмм нагрузишь, те же четыре оленя и потащат. У местных все очень красиво продумано. Иной раз только и удивляешься! – Ефим замолчал, понюхал заправку и довольно посмотрел на всех.

Мужики тихие сидели вокруг огня.

– Как в пионерском лагере! – задумчиво хлюпнув забитым носом, проговорил Гринберг. – Мы в походы ходили, тоже костер…

– А ты, Георгий Николаич? – повернулся к Горчакову полковник. – Ты в лесу как дома, даже с оленями умеешь!

– Точно-точно! – с уважением закивал каюр.

– Приходилось по молодости…

– Где? – Гринберг подкладывал сучья.

– В разных местах, мне пятьдесят почти…

– Да ну?! – удивился полковник. – Думал ты постарше, Георгий Николаич… до лагеря-то в геологии работал?

– Запиши, фельдшером, – улыбнулся Горчаков.