Домой приехал в первом часу ночи, Анна выбежала на радостный лай и визг собак, стащила с окоченевшего мужа тулуп, телогрейку, валенки, села напротив и заплакала.
– Ты чего? Приехал же…
– Десять дней не было, боялась, в комендатуру взяли… – она пересела к нему и уткнулась в плечо. – Ребятишки изгалделись: где папа?
Старший лейтенант Квасоввстречал Новый 1951 год в Игарке. В ресторане собралось все руководство Стройки-503. Даже из Москвы были гости с большими золотыми погонами, хотели принять их в Ермаково, но погода не дала. Квасов пришел с Зиной. Поняв, что эту зиму ему опять куковать в Игарке, старший лейтенант вернулся к прежним делам и привычкам, глупую восемнадцатилетнюю дурочку бросил, а когда отец попытался качнуть права, положил перед ним пухлую папку. Даже тесемки не пришлось развязывать. Несчастные торгаши, так с ними всегда и бывало – сначала они поили и кормили ментов и чекистов, а потом эти же менты их и сажали.
Зина была нарядна и хороша, на нее поглядывали большие начальники, но она ими не интересовалась. С удовольствием выпивала и закусывала, танцевала под хороший живой оркестр из приодетых зэков и курила тонкие иностранные сигаретки, добытые где-то Квасовым. Таких за столом ни у кого не было, только у нее.
И вообще, с появлением Квасова у нее снова все наладилось. С ленивым и приятным внутренним чувством вспоминала о Белове. Она уже не боялась за свою комнату, но ждала возвращения бывшего мужа из отпуска, чтобы назначить себе содержание и раз и навсегда запретить эту шалаву из Дорофеевского! Зина ее видела несколько раз в городе и ревновала страшно. Спать не могла.
И у Квасова все было неплохо, после неудачи с переводом он начал жить шире и наглее, получая от жизни полное удовольствие, оно было положено ему по должности. Страна оправлялась от военной разрухи, местные коммерсанты входили во вкус, и у него очень прибавилось денег и дорогого барахла. Предусмотрительный начальник Строительства-503, сменивший Баранова, и себе выстроил хоромы, и Квасову предложил скромный особнячок. Его уже заканчивали отделывать. Квасов согласился, хотя точно знал, что с его теперешними бабками в наступившем 1951-м у он будет начальствовать на юге. Уже летом! Коммерсанты там жирнее, а враги народа везде одинаковые. Он снисходительно щурился на выпивающих и танцующих, как нагулявшийся кот, и лениво соображал, где бы покурить с Зиной. У него в портсигаре лежала пара славных косячков.
– С Новым годом, товарищи! – закричал кто-то, уже не попадая рукой к рюмке.
Его не поддержали, шел третий час ночи, гости нагулялись и потихоньку расходились по домам. Даже фейерверк пускали в этом году, какие-то заключенные китайцы расстарались, и вроде ничего не сожгли.
Белов с Николь впервые встречали Новый год вместе. В палатке, за красиво накрытым столом, с выдержанным коньяком и каким-то особенным Советским шампанским с золотой этикеткой.
– Я не понимаю! – веселилась Николь, рассматривая бутылку. – Оно какое? Советское или Шампанское?!
– Не нравится, не пей! Еле достал! – Сан Саныч попытался отнять бутылку, но Николь увернулась.
– И коньяк, кстати, тоже! У нас такой город есть! Коньяк может быть только французским!
– А армянский?
– Нет! Как и я – я тоже французская! И не могу быть армянской!
– Ты уже наполовину русская! – Сан Саныч взглядом погладил ее живот, обтянутый платьем.
– Да, конечно! – она приложила руки. – Эй! Малыш! Шампанское будешь?
– Почему малыш? Может, малышка?!
– А лучше бы сразу двое – тебе девочка, мне мальчик! Мальчик хочет колбасы! – она взяла кружок. – Год назад я и мечтать о таком не могла… сыр, шампанское и такое огромный живот!
Ждали Горчакова, который должен был организовать себе вызов, но ни в десять, ни в одиннадцать так и не появился. В двенадцать открыли шампанское.
Палатка шумела, звонко чокалась, кричала ура, ставила пластинки и сама пела песни, а они сидели, держались за руки и смотрели друг на друга. Через несколько дней Сан Саныч должен был ехать в Игарку – отпуск кончился неделю назад. Им предстояло порознь пережить зиму – раньше середины или даже конца июня он не мог появиться.
Сан Саныч не смел смотреть в грустные глаза Николь. В уходящем году в его жизни появилась эта прекрасная женщина, было много хорошей работы, и все должно было быть только радостно, а этого не было. И даже наоборот, он чувствовал, как что-то встает в жизни поперек их счастья. Везти в Игарку Николь нельзя было.
Они сидели обнявшись, встревоженные предстоящим отъездом, у нее все время наворачивались слезы, она весело их смахивала, говорила, что это от радости, и они снова наворачивались.
Она чувствовала, что он уезжает очень надолго. Может быть, навсегда. Что это разлука.
Неявившийся Горчаков в новогоднюю ночь ассистировал хирургу Богданову. Привезли провалившихся под лед и страшно обморозившихся изыскателей. Шесть человек лежали с сине-черными конечностями в операционной и возле. Богданов пилил и шил всю новогоднюю ночь.