Вечная мерзлота

Горчаков осторожно и недоверчиво оттаивал. Сдерживал и себя, и Асю, как будто готовил ее к любому развороту судьбы. Но с сыном они жили душа в душу, сработала природная нежность Коли, а может быть, их тоска друг по другу, о которой они раньше ничего не знали. И еще Сева – он как будто был все время с ними. Отец спрашивал, а сын рассказывал о брате, вспоминал забавные случаи, и Горчакову, в сознании которого многое было смещено, часто думалось, что его младший сын где-то есть, так же как где-то были до этого Коля и Ася.

Коля был в школе, они лежали в постели, голова Аси покоилась на плече мужа.

– Я видела у тебя игрушку – зеленая елочка из картона. Это ведь с той нашей елки!

Горчаков скосил на нее глаза, вместо ответа чуть притянул к себе.

– Значит, ты помнил о нас?

Георгий Николаевич молчал, пошарил рукой папиросы, но не нашел:

– Я стоял на стуле у елки, а ты подавала мне эту игрушку… и они позвонили. Я не успел ее повесить, зажал в кулаке, а потом нечаянно положил в карман.

– И ты ее сохранил?

– Лагерный человек очень суеверный… терял несколько раз… но находил.

Ася нашарила его руку, погладила.

– Как ты играла вчера? – Горчаков сел, высматривая папиросы.

– Хорошо. Здесь милейшая, очень непосредственная публика. А ты совсем не хочешь? Это ведь можно устроить, заключенные тоже участвуют…

– Ася, не будь наивной! Это чудо, что нас еще никто не заложил! – он недовольно нахмурился и достал папиросу. – Я совершенно забыл рояль, у меня нет ни рук, ни желания. И потом, я никогда не понимал самодеятельности.

– А то, что ты фельдшер, это не самодеятельность?

– Да, но… – он пожал плечом.

– Прости, мне правда трудно представить Георгия Николаевича Горчакова фельдшером. – Она потянула его за руку. – Ты так и не рассказал, кстати…

– Это не быстро получилось.

– Ты уже говорил, что не быстро, не кури, иди сюда. – Она уложила его и снова устроилась на его руку. – Ты сказал, что начал учиться во время этапа…

Горчаков задумался, покосился на жену, на отложенную папиросу:

– Ну да, в сороковом, нас везли на Колыму. Я оказался в одном вагоне с ленинградским доктором Адамом Станиславовичем Пашковским. Он был старый, тертый уже зэк. Вот он мне как-то и говорит под неторопливый перестук колес: молодой человек, у вас нет хорошей лагерной профессии, почему вам не поучиться медицине? Делать было нечего, я склеил тетрадку из чего было, в основном из пачек от махорки, и стал записывать «лекции». Симптомы – лечение. Все основные лагерные болячки он мне кратко и точно описал, у меня та тетрадка до сих пор цела… – Горчаков замолчал, вспоминая далекого человека. – На владивостокской пересылке, она была огромная – целый город, распределяли по специальностям. Комиссия сидела за столами, на них таблички с профессиями: водители, электрики, медики… Я набрался наглости и подошел к медикам. Там был фельдшер, который немного больше моего знал, и я ответил на его вопросы, даже латынь употребил. Так в моем формуляре появилась запись – фельдшер. В Магадане уже, на пересылке, развод на работу – а меня не берут ни в какую бригаду – в формуляре стоит «фельдшер»! Я опять обнаглел, пошел в столовую и получил свою миску баланды и селедку. Помню, был ужасно горд!

– Чем?

– Как чем?! Не работал, а получил еду! Я тогда совсем этого не умел, а это в лагере большая доблесть. Но потом сам пошел в медпункт, и меня в ту же ночь послали на санобработку.

– И ты начал работать с такими «знаниями»?

– Ну да, – улыбаясь, вспоминал Горчаков. – Пришел новый этап, людей загоняли в баню, снимали волосы… Старший фельдшер распорядился, чтобы я простерилизовал шприцы, всем должны были делать уколы. Я налил воду в стерилизатор и поставил на огонь. Когда вода закипела, все шприцы полопались.

Ася повернулась, не понимая.

– Шприц стеклянный, поршень металлический – нельзя было кипятить вместе, я не знал, – усмехнулся Горчаков. – Шприцы были страшный дефицит, на другой день меня убрали из медпункта на общие работы. Но забыли вычеркнуть из формуляра! Везение в лагере большая вещь! – Он хитро улыбался. – На общих я довольно быстро дошел, попал в больницу с весом пятьдесят шесть килограмм, а там опять увидели, что я фельдшер. Когда поправился, оставили санитаром в инфекционном отделении. Я стал читать книги по медицине, но проработал недолго. Пообещали зачеты – год за три, и я согласился на должность инженера шахты.

– Про инженера я помню, а про фельдшера ты не писал. – Она рассматривала его лицо, погладила перебитый нос, рваный рубец на нижней губе.