Вечная мерзлота

Фокин, бесшумно барабаня пальцами по рулю, всматривался куда-то вправо. Рядом, уронив голову на плечо, посапывала Зорина. Между бровей пролегла складка, глазные яблоки подергивались под темными веками: ей снился кошмар.

— Почему мы встали? — прошептал я и кинул взгляд на экран старенького GPS-навигатора возле лобового стекла.

Путь к Лабытнанги лежал напрямую по тундре, и до поселка оставалось двести сорок километров пути. Учитывая, что «Урал» полз как черепаха по кочкам и топям, к цивилизации мы добрались бы к утру. Но сейчас на экране навигатора точка, обозначающая наше местоположении, отклонилась вправо от прямой линии, ведущей к Лабытнанги.

— Хочу кое-что проверить, — ответил Фокин.

Он взял топор и открыл скрипнувшую дверь. Зорина проснулась.

— Что случилось? — сонно моргая, спросила она.

— Оставайтесь здесь, скоро вернусь, — приказал Фокин, выбираясь наружу.

— Вы с ума сошли? — я схватил ружье и, распахнув дверь со своей стороны, вылез из кабины. — Одного я вас не пущу.

Фокин обошел капот «Урала» и остановился в желтом свете фонарей.

— Хорошо, пойдем. Кое-что покажу, — сказал мне педиатр, а затем обратился к Зориной: — Светлана, оставайтесь в кабине и заприте двери, мы скоро вернемся. Грузовик отъехал от Нюртея на большое расстояние, бояться нечего.

Фокин, держа топор в опущенной рукой, зашагал во мглу — уверенно и быстро, будто точно знал, куда лежит его путь. Я глянул на Зорину — девушка таращилась на меня испуганным взглядом, — ободряюще улыбнулся ей и выпрыгнул из кабины.

Сапоги чавкнули в жиже из подтаявшего снега. Я потопал за Фокиным. Под ногами пружинил упругий мох, лицо обдавало свежим ветром, порывы которого изредка доносили сладковатый запах гнили.

Глаза привыкли к полумраку, и я различил жуткую картину: вокруг, насколько хватало взора, расползались хаотичные ряды из длинных ящиков, сколоченных из потемневших от времени досок. У многих конструкций высились палки, украшенные колокольчиками или цветными тряпицами. В воздухе стоял легкий запах разложения, знакомый мне по занятиям в анатомичках.

— Что это? — удивился я.

— Старое кладбище ненцев, — ответил Фокин, уверенно лавируя среди коробов. — Гробы невозможно закопать в вечную мерзлоту — настолько она непробиваемая, поэтому мертвецов оставляют в ящиках на поверхности.

Я содрогнулся. Мне представилось, как из столетия в столетие коренные жители тундры свозили сюда на оленьих упряжках коробы с заколоченными в них мертвецами и оставляли навсегда в вечном холоде и забвении.

— Куда мы идем? — спросил я, следуя за Фокиным между гробов.

Педиатр не ответил. Огибая ящики по тонким тропинкам, он торопился к своей цели. Вскоре мы вышли на окраину кладбища. В земле перед нами разверзлась разрытая яма глубиной в метр.

Яма размером с человека.

Фокин тяжело вздохнул и опустил голову. Я встал рядом и всмотрелся в провал. Кое-где в мерзлой земле виднелись обрывки шкур (должно быть, оленьих) и кусочки истлевшей цветастой ткани.

— Илко упомянул хета, — начал Фокин. — И я кое-что вспомнил.

Я глянул на коллегу. Осунувшись и словно постарев лет на десять, он стоял на краю могилы и понуро глядел в ее зев.

— Хеты — это ожившие мертвецы в мифологии ненцев, — продолжил педиатр. — Кровожадные монстры, пожирающие оленей и людей.

— Вы хотите сказать, что на нас напал зомби? — хмыкнул я. Слова Фокина меня удивили: раньше за ним не замечалось веры в сверхъестественное.

— Это случилось в одну из моих первых поездок на Ямал, когда мне было столько же лет, сколько вам, — словно не услышав вопроса, сказал старый врач. — Однажды ночью, когда мы отдыхали в амбулатории, к нам влетели местные. Они были чем-то встревожены и просили срочно поехать на стойбище. Никто из наших не захотел тащиться на ночь глядя к черту на рога. Вызвался я. Ненцы привели меня к чуму шамана, откуда доносился страшный вой и хрипы. Внутри на полу крутился старик: казалось, в него вселились бесы. Он бился головой о доски, разрывал одежду, царапал глаза и лицо. И дико выл. Местные рассказали, что накануне он вошел в транс, а вернулся оттуда в таком состоянии. Он потерял рассудок, и ненцы не знали, как его успокоить. С собой я взял чемоданчик с лекарствами. Нам удалось схватить шамана, и я вколол ему транквилизатор. Через некоторое время он уснул, и мы вышли из чума. Ненцы оставили меня на ночь на стойбище, а на утро, когда мы проснулись и пошли проведать шамана, мы обнаружили его висящим на печной трубе. Он повесился на ремне.

Фокин замолчал. Я тряхнул головой, отгоняя жуткие картины, нарисованные воображением.

— Местные до смерти перепугались, — продолжил педиатр еще тише, словно опасаясь пробудить демонов прошлого. — Шамана надлежало похоронить с особыми почестями, но они не могли: он был самоубийцей. У некоторых племен существует строгие правила на этот счет. Самоубийцу следовало обезглавить и уложить в ящик животом вниз с зажатой между ног головой.

— И они так поступили? — ужаснулся я.