Вечная Мировая

Высокий воздух. Фляга «Бугульмы».
Сухарики. Далёкие холмы.
Вот с кем ты говоришь, башка седая?
Планета под ботинком проседает.

Хвост лошади, стоящей на горе.

Что очи, возведённые горе,
увидят в небе, кроме Салавата?
Немного зябко и череповато.

Усыпанная звёздами Уфа.

Куда ещё прийти во сне («Фа-фа», –
из Фёдорова строчку напевая,
из фляги по глоточку выпивая)?

Тогда нас было много, нас несло

сквозь сумерки, нам было весел'o,
и лишь ребёнок ныл, просясь на плечи.
Архитектура, жизнь, фрагменты речи.

А запись на повторе – ты один:

вперёд ушёл эскорт любимых спин,
и снятся только мелкий снег и фляга,
вечерний город в триколоре флага.

Вот так стоишь, как жёлтый сухоцвет.

Рассеянный совсехсторонний свет.
Шекспир какой-то. Акт четвёртый драмы.
И вместо титров – вязь кардиограммы.

Расклад

I know that the spades are the swords of a soldier

I know that the clubs are weapons of war
I know that diamonds mean money for this art
But that’s not the shape of my heart

Sting

«Скольким хотелось бы: „Здравствуйте, как дела?“…»

Скольким хотелось бы: «Здравствуйте, как дела?»
Помнишь и любишь, но застревают в горле
напоминания: мимо судьба вела,
ну так чего беспокоить их личным горем?

Всякая реплика – жажда сказать своё,

не поделиться, вывалить, вот, носитесь.
И потому безадресные «алё» –
все мои тексты. Кто я всем вам? Проситель?

Да, не Пракситель. Не мраморные века,

а восковые месяцы дарят губы.
Голос, скрипящий сквозь буквы издалека.
Помнит и любит. Кого из нас помнит и любит?

«Терпение – есть пение в ночи…»

Терпение – есть пение в ночи,
ворчливый вечер тело отключил,
и только голос фонарём в метели
качается. Высокая печаль
без горечи, но с гордостью. Рычаг –
поднять себя из карстовой постели.
Спокойствие. Угрюмость без хандры.
Болезненного опыта дары,
когда чем больше били, тем счастливей.
Уверенность, что месяц – и теплынь.

И можно будет пить из пиалы,

открыв окно, горячий чёрный ливень.

«Нищебродный мирок…»

Нищебродный мирок.
Сборище идиотов.
Для стороннего взгляда
каждому есть работа:

коль плодимся и множимся,

роды и юбилеи.
Мы давно не горим –
бесперебойно тлеем.

Приходилось однажды

проездом в мирах богатых:
небоскрёбы взлетают,
взрывается навигатор,

и живут не пойми на что,

а всё время в новом,
на вопрос: «Qu’est-ce que ce?» –
неизменный ответ: «Хреново».

Не тоскую. Кормлю соловья.

Удобряю розы.
Нищебродный мирок
лелеет свои занозы.

До рассвета читаю,

когда накрывает ужас.
Я достиг мастерства
в производстве тесьмы и кружев.

«Ты ничему не удивлялась…»