Вечная молодость графини

Не верила и Орошля.

Она вдруг ожила и отбросила болезнь, каковая казалась теперь притворством. Она приросла к Эржбете жадным постыдным вниманием, что выматывало сильнее ее прежней назойливости.

И Ференц, словно торопясь отделаться от матери, оставил жену ради войны.

Он появлялся редко, привнося в Эржбетину жизнь праздник и любовь, от которой ломило сердце. Он был силен и славен, он не боялся ни огня, ни сабли турецкой, но всякий раз робел, заглянув в черные глаза супруги. И Эржбета таяла от счастья и осознания своей власти.

– Не уходи, – шептала она, считая пальцами белые шрамы на таком смуглом теле Черного бея.

– Не уйду, – обещал он, но наступало утро или другое утро, или третье, и Ференц ускользал. А возвращался спустя месяц или два. Однажды он привез в подарок голову турка, знатного и богатого, с золоченой чалмой, которую прибили гвоздями к макушке. Голова чуть подтухла, но Эржбета безо всякой брезгливости разглядывала и черный срез шеи, и толстый язык, высунувшийся меж желтых зубов, и оттопыренные уши со многими проколами.

Голову бросили собакам.

А Эржбета, к вящей радости свекрови, наконец забеременела.

Правда, до рождения внука Орошля Надашди не дожила. Однако не было в том Эржбетиной вины.

Часть 3 Тьма

От нее пахло улицей. Опасный аромат, который тревожит, разрушая мир. Прелые листья и влажное небо, что обычно остается по ту сторону стекла; духи и сырая, разбитая каблуками земля. Эти запахи трещинами взламывают плотную вонь формалина и эфира, стирая ноты хлорного очистителя и искусственного лимона.

Кроме запахов Дарья принесла краски. Слишком много красок для того, чтобы оставаться спокойным. Но Адам старался. Он дышал, отсчитывая про себя вдохи и выдохи, и еще не подпускал ее ближе, чем на три шага.

Три шага – его зона комфорта. Так сказал психиатр. Он был непрофессионален и уныл, но в данном случае оказался прав.

– Это ужасно, – сказала Дарья, пытаясь заглянуть в глаза. Адаму пришлось отвернуться. Ну почему всем так важен этот бессмысленный, в общем-то, контакт?

А что до вопроса: то, с общеэтической точки зрения, совершенное неизвестной личностью деяние, несомненно, может быть оценено как ужасное. Вместе с тем профессиональные умения неизвестного заставляли Адама замирать в восхищении.

Совершенство портил лишь разрез, свидетельствовавший лишь о том, что вскрытие проводилось.

– Он добавил мирру и розовое масло. Чувствуешь запах? – Адам решил продолжить беседу. Несмотря на то, что каждый Дарьин визит приносил в мир дисгармонию, она была единственной, с кем Адам вообще мог разговаривать более-менее свободно. Этим следовало пользоваться.

– Запах?

Люди всегда переспрашивают. И еще не обращают внимания на вещи очевидные.

– Запах. Отчетливый. Особенно у ушных раковин и в полости рта. Ее готовили к погребению.

И готовившему было безразлично, что тело сожгут. Либо же имела место некая ритуальность действа, и тогда смысл его лежал в области, отличной от похоронных обрядов.

Мысли свои Адам озвучил, и Дарья, слушавшая весьма внимательно, тут же сделала заключение:

– Он такой же псих, как и ты. Убил девчонку, а потом… потом…

– Забальзамировал тело.

– Да!

Что ж, пожалуй, Адам готов был согласиться. Сложная и трудоемкая процедура была совершена без малейшей на то необходимости. Более того, бальзамировщик пошел на риск.

Зачем?

Мотивы некоторых человеческих поступков ставили Адама в тупик.

– Ты мне поможешь, – сказала Дарья, стягивая перчатки. – Только идем отсюда! И свет не выключай, слышишь?

Она говорила громко, и Адам вздрагивал от звука этого голоса, но неприязни или желания спрятаться не возникало. Психиатр усматривал в этом несомненные признаки выздоровления, на самом же деле Адам просто привык к Дарье.

Он с детства приспособился привыкать.