Вечная молодость графини

Но если найдется козел отпущения, то… то ничего страшного. Всегда все можно повернуть! И чтобы не повернуть, тетечка станет с Анечкой дружить. Куда она денется?

– Знаешь, ты очень красивая, – с придыханием прошептал Кузька.

– Знаю, – ответила Анечка, выворачиваясь из объятий.

Степушка нервничал. А когда нервничал – потел. Совершенно бесстыдно и нелепо. Его полное тело превращалось в сальный бурдюк, мельчайшие поры которого сочились жиром. И он пропитывал одежду, приклеивая жесткую рубашку к лопаткам и животу, сочился по позвоночнику и хлюпал в подмышках. Еще пот выступал на лбу и даже за ушами.

– Спаси и сохрани, – пробормотал Степушка, крестясь. Отражение его в витрине дернулось, словно бы огладило глянцевый бок манекену.

У Марьянушки бока мягкие, сдобные, со следами от кружева и темной сыпью родимых пятнышек. Горячая она, податливая и тут же строгая. Руки шелушащиеся, а коготки кожу так и корябали, так и корябали…

Степушка зажмурился, отгоняя чудесное видение: грешен. Как есть грешен, но ведь он, человек, слабонький. И счастия желает. И кому дурно будет от счастия его? Никому. А тот, другой, который счастие это купюрой подкрепит, он небось куда страшнейший грех совершил.

И искупить его жаждет. А Степушка поможет, наставит словом на путь истинный и тем самым спасению душеньки чужой поспособствует. Благое дело, как есть благое.

А вот и вокзал. Вынырнул из-за угла приплюснутой каменюкой, чем-то на шляпу похожей. Расходятся в стороны стеклянные крылья, сияют грязноватым осенним солнышком, заслоняют людей. Грохочут поезда, сиплыми голосами переговариваясь. Гудят рельсы. Кричит народец. Людно.

Степушка нарочно выбрал такое место, чтоб людно было. Глядишь, на людях-то человечек в грех не войдет, не покусится на никчемную Степушкину жизнь.

Визгливый голос диспетчера объявил о прибытии поезда. Толпа зашумела, загалдела и, зажав Степушку острыми локтями, понесла с собой. Еле-еле вывернулся. Откатившись к пригородным кассам, Степушка перевел дух и кое-как вытер треклятый пот.

На часах без четверти. Пора уже… давно пора.

– Не оборачивайся, – сказали Степушке, подпирая спину чем-то твердым. – Иди. Дернешься – стрельну.

Как стрельнет? Прямо на людях? Степушка закрутил головой, раззявил рот, думая о том, кого бы на помощь кликнуть, но не посмел. Шел. Протискивался сквозь тугое тело толпы, пихался локтями и надеялся, что тот, сзади, отстанет. Но человечек был юрок и уперт.

Вот вышли под козырек. В лицо пахнуло разогретым колесами железом и дымом, и Степушка взмолился:

– Не убивай.

– Не буду. Деньги вот.

Под рукой появилось острое ребро дипломата. Скользкий. Но Степушкины пальцы, вспотевшие, но цепкие впились в пластик.

Неужто пронесет? Неужто выведет? Господь милосердный, спасибо тебе! И Богородице! И младенчику Иисусу, славному, как все младенчики. Степушка аж прослезился от этакого счастья, дав себе зарок, что никогда в жизни… никогда-никогда не согрешит! А то и вовсе в монахи пойдет.

И вправду ведь в душе томление, охота к свету вечному припасть…

– Если еще раз осмелишься пасть раскрыть – убью, – пригрозил человечек. Отчего он не уходит?

– Господом богом клянусь! – пообещал Степушка, перехватывая чемоданчик за скользкую ручку.

– Не клянись. И живой ты только потому, что нужен. Иначе…

Степушка повернул голову налево. Там пыхтел, сопел, готовый тронуться с места, поезд. Тяжелые колеса его прочно сидели на рельсах, и поезд время от времени вздрагивал. Тогда синие бусины вагонов тоже вздрагивали и грохотали, сталкиваясь железными носиками сцепок.

– …ты сам не захотел выйти из игры, – продолжил голос. Тихий, он все ж был хорошо слышен в шумах вокзала. – И это хорошо. Ты ведь можешь быть полезным?

– Могу.

– Ты будешь помогать мне. Я тебе.

А потом что? Когда Степушкина помощь перестанет быть нужною? О нет, о таком лучше и не думать. Или думать и готовиться?

– За помощь нужно платить, – преодолев страх, выдавил Степушка. Ручейки пота, выбравшись из-под подмышек, катились по бокам, стекали в брюки, отчего было стыдно.

– Заплачу, не сомневайся. В чемодане аванс.

…которого хватит надолго, если с разумением.

– Сделаешь, как скажу, дам вдвое.

…и тогда Степушка уедет. Просто сядет на поезд, такой вот невзрачный, пригородный, и укатит в синие дали. Марьянушку с собой возьмет. Не на юга или за границу, но в деревеньку, где можно задешево прикупить домик. А по воскресеньям будут в храм местный ходить, и Степушка, щедро жертвуя на возрождение, замолит грехи прежние и приготовит душеньку к встрече с Богом.

И так светло стало от мыслей этих, так легко, что просьба человечка показалась совсем и нетяжелою.

К обиталищу смерти Дашка подъехала в сумерках и подумала, что времечко-то самое оно. Лиловая пелена задернула небо, и облака просвечивали сквозь нее как белые комки шерсти сквозь растянутую ткань колгот. Лохматое солнце застряло над крышей, и дыркой смотрелась единственная звезда.