Вечная молодость графини

Глаза Ференца становятся зубриными и пустыми, а после превращаются в хитрые зенки Ноама. И вот уже сам еврей стоит перед Эржбетой, укоризненно трясет пальцем.

– Ты бы все равно умер, – отвечает Эржбета. И знает: так оно и есть. И тут же злится: – Ты меня обманул! Ты дал мне книгу, которую нельзя прочесть. Разве это правильно?

Хитро щурится. Идет бочком, тянет одну ногу, точно охромевший.

– Кровь, – отчетливо складывается слово на неподвижных Ноамовых губах. – С крови начать надо. Все написано. Все!

– Но я не могу прочесть!

– Ты умная!

Умная. Как мужчина. И даже умнее мужчин, но этот ум не дал ключа. И Ноам, смилостивившись, дает подсказку:

– Книги тоже любят зеркала.

– Не слушай его, – второй тенью из темноты выступает тетка. Она страшна. Она нага, как когда-то во сне, но теперь ее белое тело покрыто черными пятнами. А горло перечеркивает широкая рваная рана.

– Не слушай. Посмотри на нее! И стань такою же! Ты думаешь, что сила у ваших богов? Они давно уже слабы! – визжит Ноам. – Что дали ей ее боги, кроме мук смерти?

– А что дало тебе твое знание? – слепые глаза тетки смотрят на карлика. – Ничто не может длиться вечно: ни молодость, ни жизнь.

– Ты просто испугалась! Она другая. Она дойдет до конца.

– Она не сможет уйти от судьбы.

Эти двое сцепились, как две вороны за одну хлебную корку. И хриплые их голоса мешали Эржбете.

– Посмотри, девочка моя, вспомни: ты умела видеть. Ты знаешь правду. И знаешь, что, сколько бы ни было дорог, но ты придешь к одной двери.

И дверь встает перед Эржбетой. Она сделана из дуба, вырезана из цельной его середины и выглажена до блеска. Три широкие полосы перетягивают ее. И рыжими глазами на них – шляпки гвоздей.

У этой двери нет ни ручки, ни замка. Зато имеется щель, достаточно широкая, чтобы просунуть в нее руку или тарелку с едой.

Как собаке.

– Смотри. Помни. Не пытайся изменить судьбу.

Рука выныривает из щели и скребет камень грязными когтями. Эржбета кричит.

Эржбета открывает глаза.

Над ней не темнота, но темная ткань со знакомой вышивкой. Тяжелые простыни промокли, пропитавшись потом. Перины сбились. И меховое одеяло тоже. Жарко. И камин добавлял жару. У него застыла сгорбленная черная фигура, которая, почувствовав Эржбетин взгляд, вздрогнула.

– Госпожа? – сколько неприкрытой радости в том голосе. – Госпожа, вы пришли в себя!

– Да, Дорта.

– Мы так волновались, госпожа. Вы так долго лежали…

– Как долго?

Дорта не спешит отвечать. Мнется.

– Говори.

– Осень на переломе.