Вечная ночь

– Кстати, Чикатило тоже некоторое время работал учителем, – сказал Кирилл Петрович, когда они пришли в курилку.

– Но он не убивал своих учеников, – возразил Дима.

– Не убивал, – кивнул Гущенко, – но домогался, приставал к девочкам, об этом многие знали. С одной ученицей заперся на ключ в классе после уроков, чуть не изнасиловал. Она стала кричать, потом выпрыгнула в окно. Когда все вскрылось, его даже не посадили, просто тихо уволили из школы. Если бы кто-нибудь отнесся к этому серьезно, если бы его тогда, в конце шестидесятых, обследовали, изолировали, сколько жизней могли бы спасти! Многие убийцы-педофилы работали с детьми. Маньяк Сударушкин был талантливым детским врачом, лечил ДЦП и убивал своих маленьких пациентов. Маньяк Сливко, который двадцать лет истязал, зверски убивал мальчиков и снимал их агонию на любительскую кинокамеру, вообще был заслуженным учителем РСФСР. Знаете, одно из профессиональных заболеваний учителей, помимо варикозного расширения вен, близорукости и воспаления голосовых связок, – патологическая ненависть к детям.

– Те три подростка нигде не учились, – сказал Дима.

– Вы уверены? – Профессор прищурился. – О них ведь до сих пор ничего не известно.

– Именно поэтому я уверен. Если бы они учились, их бы непременно кто-нибудь опознал. Одноклассники, учителя.

– Вы так думаете? – Гущенко выпустил аккуратное колечко дыма. – Вы должны помнить, что в распоряжении следствия не было ни одной нормальной, живой фотографии. Имелись снимки трупов. Смерть очень меняет лица, вам ли не знать? Художники, которые рисовали портреты, тоже отчасти фантазировали. В газетах и по телевизору показали посмертные слепки, и только.

Соловьеву нечего было возразить. Профессор, как всегда, рассуждал вполне логично и говорил правду.

И тут Гущенко неожиданно сменил тему:

– А скажите, Дима, у вас ведь с доктором Филипповой особые отношения? Вы учились вместе в школе, а потом даже, кажется, были немножко женаты?

– Мы не расписывались, – сказал Соловьев и почувствовал, что краснеет.

– Напрасно, – задумчиво произнес Гущенко, – вы очень подходите друг другу. А Женю Качалову все-таки убил не Молох. Это мог быть кто-то из ее знакомых. Например, отец ее ребенка. Подумайте об этом варианте. Кстати, вы еще не выяснили, кто он?

– Нет.

– Попробуйте его найти, это очень важно, уверяю вас. Может быть, он женатый человек, боялся огласки, мести со стороны отца девочки и подделал почерк Молоха, чтобы его никто не мог заподозрить. Такое в истории криминалистики уже бывало. Вы не согласны?

– Что бывало в истории криминалистики – согласен. А что это подражатель – все-таки не верю, – сказал Соловьев.

Гущенко загасил сигарету, посмотрел на часы.

– Ох, заболтался я с вами. На самом деле мне давно пора. Сейчас придется ехать час, не меньше. Пробки страшные. Удачи вам, следователь Соловьев. Рад был пообщаться.

* * *

– Ольга Юрьевна, правда, что вы раньше работали с серийными убийцами? – спросил мальчик.

– Правда.

– А почему ушли? – спросила девочка.

– Потому что устала. Слушайте, господа студенты, у нас, кажется, сейчас совсем другая тема.

Они столпились вокруг доктора Филипповой, смотрели на нее горящими глазами. Только что им было скучно. Депрессии, старческое слабоумие – что же тут веселого? Но вот один из них решился спросить про маньяков, и мгновенно всем стало интересно. Оля не собиралась отвечать, но их как будто прорвало.

– А почему разогнали группу Гущенко?

– По приказу министра.

– Правда, что людоед, который делал пельмени из женщин, сбежал из больницы и теперь на свободе?

– Правда.

– Маньяки испытывают раскаяние, муки совести?

– Да.

– Все?

– Почти все, в той или иной форме.

– Откуда они берутся?

– Этого никто не знает.

– Но когда-нибудь удастся найти причину, почему они становятся такими? Что это? Тяжелое детство? Травмы черепа? Шизофрения?

– Иногда, но не всегда. Слишком мало опыта в изучении их психики, чтобы обобщать и делать глобальные выводы.

– Вы видели Чикатило? Говорили с ним?

– Видела, говорила.

– Ну и как?

– Никак. Ни рогов, ни клыков. Ничтожный, вежливый, нудный, любил рассказывать о себе, был недоволен, что его личностью мало интересуются, мало изучают его богатый и сложный внутренний мир. Если не знать, кто он, невозможно представить, что это жалкое существо способно кого-то убить.

– Расскажите про самого страшного убийцу, с которым вы работали.

– Вообще-то, у нас здесь не пресс-конференция.

– Вообще-то, лично я собираюсь заниматься судебной психиатрией, – заявила высокая худая девочка, глядя на Олю из-под красной челки, – не знаю, как остальные, но я от вас, Ольга Юрьевна, все равно не отстану.

Оля поняла: эта не отстанет.

– Что именно ты хочешь услышать?

– Кто был самый страшный? Кто не испытывал раскаяния, вообще никакого? В ком не было ничего человеческого? Ни жалости, ни совести, ничего.

– Я уже сказала, угрызениями совести мучился каждый. Ну почти каждый. Убийц, которые вообще не знали раскаяния, я встречала совсем немного. Может быть, только одного. Он, пожалуй, был самым страшным. Вячеслав Редькин.