Вечная ночь

Детские глаза и мамина помада,
Ты не торопись взрослеть, не надо!

Голос певца Валерия Качалова звучал на весь переулок, и Диме показалось, он сейчас оглохнет. «Опель»-металлик промчался и исчез за поворотом, а шлейф шлягера все ещё развевался на сумасшедшем ночном ветру. Соловьёв встал, потёр кулаками глаза, оглядел площадку. Гани нигде не было. Он позвал собаку, но в ответ услышал только далёкий отголосок музыки и вой ветра. Впрочем, был ещё третий звук. Быстрый сухой шорох.

В дальнем тёмном углу площадки он разглядел Ганю, который медленно пятился задом, в игривой позе: попа вверх, передние лапы косо упёрты в землю. Подлец прекрасно слышал, что к нему обращаются, небрежно помахал хвостом, но даже не соизволил оглянуться. Он был занят. Он тащил из-под ограды что-то большое и шумное, тянул изо всех сил, а оно тянулось туго, не кончалось, не хотело вылезать целиком.

— Ганя! — в очередной раз позвал Соловьёв и добавил к этому короткий тройной свист, условный сигнал, на который пёс обязан откликаться сразу. Но не откликнулся. Продолжал упорно тянуть. И вытянул. Резко отскочил, от неожиданности чуть не упал, радостно размахивая хвостом, хотел побежать к хозяину, показать добычу. Но добыча вдруг встала дыбом, затрепетала на ветру и раскрылась, как парашют.

Это был большой кусок полиэтилена. Очередной порыв ветра упаковал Ганю в полиэтилен, как чемодан в аэропорту. Пса облепило целиком, он стал отчаянно биться и запутался ещё сильней. Соловьёв бросился к нему, попытался распутать, увидел, что пасть и нос у Гани закрыты пластиком, хотел разодрать ногтями, но пластик был слишком плотный, к тому же мокрый и скользкий.

Ганя начал задыхаться. В карманах куртки не было ничего острого, кроме ключей от квартиры. Именно они спасли пса. Соловьёву удалось проделать отверстие возле морды. Дуралей смог дышать. А потом уж хозяин распутал его целиком.

Домой шли молча. Ганя поджал хвост. Соловьёв поджал губы. В лифте пёс ткнулся мордой хозяину в руку, помахал хвостом.

— Отстань, — сказал Соловьёв, — я не хочу с тобой разговаривать. Ты взрослый пёс и должен соображать, что делаешь.

Если бы Ганя мог говорить, он бы ответил:

— Прости. Я всё понял. Я больше так не буду. Но знаешь, это было дико страшно, когда я запутался и стал задыхаться.

* * *

Странник открыл глаза и уставился в темноту. Поспать удалось не более двух часов. Его колотила дрожь. Ему необходимо было действовать, прямо сейчас, сию минуту. Он потерял много сил, пока разыгрывал спектакль перед старым учителем, и потом, когда застрял между стенами домов. Он испытал настоящий ужас, и все его существо требовало утешения, новой порции биоплазмида.

Яркими быстрыми вспышками, словно кто-то стрелял в темноте, замелькали перед ним образы пленённых ангелов. Мальчик, бегущий с криком «Мама! Мамочка!» к дохлой самке гоминидихе. Девочка, совсем маленькая, которую он не видел, но легко мог представить.

Странник лежал, смотрел в потолок и бубнил, тихо, монотонно произносил свои бесконечные монологи. Был период, когда он записывал эти откровения на плёнку, уверенный, что говорит не он, а некий древний дух, удостоивший его своим божественным вниманием. Потом другая, реальная его половина, поняла, что держать в доме кассеты с записями опасно. Он стал уничтожать плёнки. Последнюю сжёг сегодня утром. Она была самая ценная. На ней он запечатлел начало осознанного выполнения своей великой миссии.

С 1983-го по 1986-й ему удалось спасти пятерых ангелов.

Слепые сироты, маленькие гоминиды, были предоставлены самим себе. В тёплое время года они иногда возвращались из волчьего логова в свой интернат пешком, одни, без взрослых. Они хорошо знали окрестности, им, слепым, было всё равно, ночь или день. А взрослых особей, которые их употребляли, не волновало, дойдут они или нет. Этих взрослых уже ничего не волновало. Они напивались и храпели.

Дети шли по широкой тропинке, огибавшей озеро. Путь пешком был значительно короче, чем на машине, по шоссе. Обычно они передвигались гуськом, по три-четыре человека. Старший шёл впереди, легко постукивая белой тростью по земле, по вздутым корням деревьев. Остальные — за ним, ориентируясь на звук его шагов.

Собственно, всё и началось с этого странного ночного шествия слепых детей.

Из-за постоянной бессонницы он часто отправлялся гулять глубокой ночью. Ему необходимо было двигаться, ходить, просто переставлять ноги. Оставаясь один в лесу ночью, он мог отчасти утолить жажду действия, дать волю своему воображению. В сотый, в тысячный раз он проигрывал в памяти сцену на чердаке, доходил до экстаза, до исступления и, опомнившись, вдруг обнаруживал, что сжимает руками тонкий ствол молодой берёзы, как будто это шея самки гоминида.

Дерево качалось, шумело листьями, и ему чудилось, что это шумят крылья освобождённого ангела.