Вечная ночь

Золотистые мягкие волосы. Светлые высокие брови. Совсем детское лицо. Слишком детское, чтобы быть мёртвым. Из тех троих первая, светловолосая, оказалась самой маленькой. Не больше двенадцати. Следующая, рыжая, с мелкими веснушками, была крупнее и старше года на два. Потом нашли мальчика, ровесника рыжей. Все трое отличались какой-то особенной хрупкостью, изяществом. Гладкие, тонкие, холёные тела, ни волоска, ни прыщика. Лобки выбриты. Маникюр на руках и ногах. У девочек накрашены ногти. «Две нимфетки и фавненок», — сказал о них профессор Гущенко, цитируя Набокова. Именно это и натолкнуло тогда Олю на идею пройтись по порносайтам. И ещё то, что дети остались неопознанными. Они не выглядели как нищие беспризорники. Они где-то жили, ели, одевались. Раскиданная рядом с трупами одежда была новой, добротной, модной. Пломбы на зубах из дорогого, импортного материала. У рыжей девочки губы надуты силиконом. Косметическая операция, мелкая, но не дешёвая.

Кто-то взрослый заботился о них, следил за их здоровьем и внешностью. Но не счёл нужным заявить об их исчезновении, откликнуться, когда по всей стране, через прессу и телевидение, искали кого-то, кто мог бы их опознать.

«Я хочу забыть. Я больше никогда не вернусь в этот ад», — подумала Оля и тут же произнесла вслух, шёпотом:

— Молох. Ты всё-таки не выдержал. Ты опять сделал это. Твой почерк, верно? Между первыми тремя убийствами прошло совсем немного времени. Троих ты убил в течение шести месяцев. Обычно маньяки ускоряют темп, промежутки сокращаются. Но ты затих, спрятался в нору. Нора у тебя вполне комфортабельная. Отличная квартира в Москве, чистая, аккуратная, уютная. Ты живёшь один и не тяготишься одиночеством. Наоборот, ты наслаждаешься им. Ты слишком высоко ценишь себя, чтобы терпеть кого-то рядом. У тебя мощный компьютер. Хорошая машина. Тебе есть, что терять. Полтора года не появлялось ни одного твоего трупа. Ты испугался? Но ведь и раньше ты боялся, поэтому был так осторожен. Уехал? Заболел? Маньяки почему-то не болеют. У них железное здоровье. В какой-то момент я решила, что ты умер. Случайно разбился в машине, но мог и убить себя. Если ненависть твоя к жизни не находила выхода, если ты не убивал других, ты вполне мог покончить с собой. Я искала тебя в сводках происшествий, несчастных случаев, самоубийств. Я ходила смотреть на трупы мужчин твоего возраста, твоего телосложения. Я искала тебя среди мёртвых, но чувствовала — ты жив. Ты рядом. Ты все тот же, просто держишь паузу. Вот теперь эта девочка. Она твоя, верно? Ты выудил её из паутины, как и тех троих. Она, как и те, снималась в детском порно. Ты решил её покарать. Или спасти от греховной жизни. При всей твоей осторожности ты всё-таки не стал нарушать свой обычный ритуал. Масло. Теперь ещё и соска-пустышка. Ты хочешь сказать, что скоро примешься за младенцев?

У Оли пересохло во рту, она нашла в холодильнике бутылку воды, глотнула из горлышка. В последней её фразе содержалась ошибка. Молох ничего не хотел сказать. Он не оставлял символических посланий. Он презирал тех, кто его ловит, и не вступал с ними в диалог.

— И всё-таки мы с тобой поговорим, ублюдок. — Оля зажмурилась, тряхнула головой. — Ты где-то совсем близко. Конечно, ты не Карусельщик. Это было бы слишком просто. Но между вами существует связь.

Дверь открылась, Оля вздрогнула и покраснела. В проёме появилась медсестра.

— Ольга Юрьевна, вас в женское отделение вызывают, срочно. Там девочку из Склифосовского привезли, попытка суицида. Восемнадцать лет. Нужна ваша консультация.

* * *

— Не могу, не могу!

Марк уже не понимал, сам он это бормочет или Никонов опять завёл свою волынку. Старик вернулся из коридора, сел на койку, опустил голову, закрыл лицо руками. Он так мог сидеть сколько угодно, то бормоча себе под нос, то затихая и покачиваясь, как маятник.

Марк пробовал одолжить у него пасту, чтобы хоть пальцем почистить зубы, но Никонов не дал, сказал, тюбик принесла Наташа, и если она узнает, что он давал чужому, то очень рассердится.

— А ты не говори, и она не узнает. Я же тебе сразу верну.

Но старик упёрся. Псих, он и есть псих. Как все в этом вонючем заведении, включая врачей, медсестёр, нянек и даже посетителей.

— Не могу, не могу, не могу.

— Что не можешь? — спросил Марк, не поворачивая головы, не открывая глаз.

— Не могу спать в толпе, — ответил Никонов.

— Почему?

— Чужие сны ходят на цыпочках, дышат на меня микробами. У меня ослаблена иммунная система. Я скоро умру. Надо смотреть правде в глаза.

«Да, это верно, — усмехнулся про себя Марк, — смотреть в глаза правде, в её наглые холодные зенки, хотя это так противно. Меня вели дней восемь, а может и больше. Я не знаю, кто они, что им надо. Я устроил себе тайм-аут, спрятался в психушке. Но я не могу сидеть здесь вечно. Не могу, не могу, не могу… тьфу ты, черт, опять привязалось! Так и свихнуться недолго».

Он стал в десятый или сотый раз прокручивать в голове события последних дней. С чего, собственно, всё началось?