Вечная ночь

— Вы с ума сошли? Я сделал это лицо из ничего, нарисовал на пустом месте! — Голос гримёра взлетел до визга. — Вы испортили мою работу! Можно подумать, вы что-то понимаете в этом! — Он вылетел вон, хлопнув дверью.

— Ребята, у нас мотор через три минуты! — крикнул кто-то.

Оля принялась быстро снимать разводы грима, кое-как припудрилась, тронула губы помадой.

— Да, теперь значительно лучше. — Миша поднялся и одобрительно оглядел её. — Пойдёмте в студию, уже пора.

— Почему этот мальчик позволяет себе так разговаривать? — шёпотом спросила Оля.

— Не обращайте внимания. Он привык работать с моделями.

— А с ними так можно? Они что, не люди?

— Фиг их знает. — Миша поморщился и махнул рукой. — Да, я забыл вам сказать. Пока не стоит озвучивать версию с детским порно. Женя — дочь Качалова, он очень известная фигура, связан с бандитами, олигархами, политиками. Всякие сибирские уголовные губернаторы тащатся от его песен. Он может нанять адвоката, и нас чёрт знает в чём обвинят. Мы с вами просто поговорим о серийных убийцах.

* * *

На пороге стоял высокий солидный мужчина в светлом плаще нараспашку. Под плащом хороший костюм, галстук. В руке небольшой портфель из мягкой чёрной кожи. Тёмная с проседью бородка, усы, дымчатые очки. Лёгкая одышка. Наверное, не стал ждать лифта, поднялся пешком на четвёртый этаж. Приятная улыбка. Крупные белые зубы сверкают из-под тёмных усов. Сразу видно, серьёзный, порядочный человек.

— Здравствуйте, простите за вторжение. Боялся опоздать, но пробок совсем не было. Вот, приехал раньше на полчаса. Когда ездишь по Москве на машине, невозможно точно рассчитать время. У вас есть автомобиль?

— Есть, но я вожу очень редко.

— Из-за пробок?

— Отчасти из-за них. Но главное, нет необходимости. Школа совсем близко, предпочитаю пешком. Только иногда езжу на машине на дачу. Правда, после смерти жены я туда почти не выбираюсь. Проходите, пожалуйста. Нет-нет, можете не разуваться.

Гость кивнул, снял плащ. Борис Александрович усадил его в кресло в гостиной, сам уселся напротив.

— Где же вы её держите? — спросил гость, продолжая улыбаться.

— Кого?

— Машину.

— Прямо под окнами.

— Надо же! — Гость тихо присвистнул и покачал головой. — Не боитесь?

— Кому нужна моя старушка? У меня «Жигули»-шестёрка.

Общаться с гостем было легко, словно они давно знакомы. У него получалось говорить и улыбаться одновременно. Редко кто так может. Пожалуй, хорошо, что он сначала решил поболтать о ерунде, о пробках и проблемах с парковкой.

— Меня долго не было в Москве, я работал за границей и вот вернулся, а машину ставить негде. Раньше во дворе у моего дома было полно места, а сейчас не сунешься, особенно вечером. Погодите, я вроде бы у вашего подъезда не видел ни одной «шестёрки».

— Она с другой стороны дома, на улице, прямо под балконом. — Борис Александрович поднялся с кресла, открыл балконную дверь.

Гость вышел вместе с ним, перегнулся через перила. С высоты четвёртого этажа, в фонарном свете, машину было хорошо видно.

— Вот эта? Красная?

— Нет. Зелёная. С решёткой на крыше.

— Ну, вовсе не старушка. Можно сказать, девица. Сигнализация хотя бы есть?

— Нет. Я снял. Она была дурацкая, включалась сама по себе и выла ночами. — Борис Александрович поёжился, закрыл балкон. — Холодно. Весны все нет. Может, чаю или кофе?

— Спасибо. От чая не откажусь.

Когда он вернулся из кухни с подносом, гость стоял посреди комнаты, изучал фотографии.

— Ваши ученики?

— Да.

— Совсем другие лица, — гость покачал головой, — выпуски семидесятых, восьмидесятых очень отличаются от нынешних. Вам не кажется?

— Конечно. Разные поколения. Но в каждом есть и хорошее, и плохое. Труднее всего пришлось тем, кто оканчивал школу в конце восьмидесятых. Тогда все встало с ног на голову. Ценность образования упала, считалось — зачем учиться, если торговец в коммерческом ларьке зарабатывает больше академика?

— Да, время было ужасное. — Гость тяжело опустился в кресло. — Но сейчас не лучше. В определённом смысле даже хуже. И, как всегда, виноваты взрослые, а страдают дети.

Борис Александрович разлил чай по кружкам. Гость вдруг занервничал, стал покашливать, облизывать губы.

— Страдания детей — это так ужасно. Жизнь бывает страшнее смерти. Грязь, мерзость, растление. Надо спасать детей, пока они маленькие, пока остаётся в них что-то чистое, светлое. Невыносимо наблюдать, как они деградируют. Сердце разрывается.

Голос вдруг стал глухим, хриплым, на лбу блеснули капли пота. Глаз не было видно за стёклами очков, но Борису Александровичу почудилось, что глаза закрыты, что его гость впал в какое-то полусонное состояние. Это выглядело странно, даже немного страшно.

— Михаил Николаевич, вам нехорошо?

— А? Что? — Он дёрнулся, выпрямил спину. Руки спокойно легли на колени.

— Вы хотели поговорить о Жене, — мягко напомнил старый учитель.