Вечная полночь

Как только я устроился в своем новом «доме», я тут же завязал. Поддельный рецепт на валиум. Горсть перкодана. Может получится? Довольно симпатичный гараж. Кровать, стол, несколько книг, окно и, самое главное, жалюзи. Не хватало только раковины или ванны. Один недостаток, нормального гражданина бы не огорчивший — дом всего в двадцати пяти шагах. Но, конечно, нормальным гражданином я не был. Я ссал снаружи.

Днем я прилагал максимум усилий, чтобы навестить дочь и проигнорировать испепеляющие взгляды своей бывшей, если она вдруг была дома.

Со своей стороны, Нина считала меня чем-то вроде симпатичной аномалии. Забавным пришельцем. Она знала, что маме я не нравлюсь — дети улавливают все нюансы — но мы так здорово веселились, что, несмотря ни на что, она меня, кажется, любила.

Не знаю, сколько я так прожил. Воспринимая эту сумрачную жизнь как некий постоянный переход. Необходимый шаг, чтобы перейти из ЗДЕСЬ, где наркотики, ТУДА, где чистяк. Мысль об обзаведении собственной квартирой, зарабатывании денег, чтоб за нее платить, вести жизнь Приличного Человека… она казалась не менее экзотичной, чем водить грузовые самолеты на Таити.

Я продолжал бормотать себе под нос, когда постучался в дверь барыги Таунера. И, наверно, точно так же бормотал про себя спустя пять часов, когда выполз обратно наружу, в сиську обдолбанный, приперся на неустойчивых ногах на то же самое место на Сансете, где меня впервые посетила шикарная идея взять героина. Полминуты размышлений задним числом мне потребовалось, чтобы убедить себя, что, накачиваясь наркотиками, я фактически делаю хорошосвоей маленькой девочке, и это в конечном итоге я делаю ради нее.Я опять немного подсел, к концу недели привычка неимоверно усилилась, еще через полнедели меня прошибало на жуткий пот, если я два-три часа не двигался.

У четы Блэкни я старался не высовываться. Сваливать пораньше и приходить попозже. Когда я все же пересекся с Эриком, он, как я помню, заявил, что у меня несколько более бодрый вид, чем раньше. Цвет лица освежился. По-моему, я сказал ему, что занялся бегом. И на этом все закончилось.

Я продолжал навещать Нину. Но обязательно носил с собой банку «Right Guard». Освежитель воздуха, чтобы забить в ванной запах расплавленной мексиканской смолы. Теперь я не кололся, я курил — охотился на дракона — и никуда не ходил без зажигалки и куска фольги. Это было гнусно. Через две недели торча я присел окончательно и решил вернуться в Феникс.

О том, что употребляю, Китти я, конечно, сообщать не стал. Я не стал ей говорить, что вернулся спрыгивать. Сказал, что соскучился. Что очень хотел ее увидеть.

Самое печальное, что я действительно любил ее. Или думал, что люблю. Но как может джанки любить кого бы то ни было больше джанка?

Встретив меня в аэропорту, Китти так плакала, что даже не заметила, какой я зеленый. Ни слова не сказала, когда я занялся с ней любовью в рубашке. Не стала поднимать кипеж из-за того, что я кончил через полторы минуты.

— Мне кажется, это значит, что я люблю тебя, — произнес я, когда она задремала подо мной.

— Что значит? — пробурчала она. — Кончать через две секунды?

Но я тоже не знал, что это значит… Просто не думал, что так плотно подсел. Думал, что, пыхая, все обойдется без крайностей. Как раз, чтобы поддержать себя в форме, но без опасностей передоза. Но никогда не знаешь наверняка. Обманчивая штука, эта блестящая фольга.

Полночи спазмы терзали мне печень, словно акульи зубы. Я успел насквозь промочить потом полотенце, расстеленное над бельем. Воздух, казалось, скрежетал от прикосновения к плоти, но если я укрывался, он тут же делался липким. При первых болях в теле я слопал тонну аспирина. Начал с четырех. Полчаса подождал. Не полегчало, и я съел еще четыре. К полуночи я думал, что от боли тресну пополам. Высыпал на ладонь еще несколько байеров и запил теплой водой из-под крана.

Кошмар. Передознуться аспирином и одновременно слезать с наркотиков. От аспирина, если выпить его слишком много, начинает звенеть в ушах. Словно за глазными яблоками дверной колокольчик, оторвать который невозможно. Вместо того, чтобы снимать боль, он дает всему эховый эффект. Острая боль в кишках отдавалась ритмичным, тупым пульсированием в суставах. Колени и шея особенно, казалось, разбились в невидимой вазе.

Я планировал рассказать Китти, что подсел. Но мысль о том, что я превращаю ее жизнь в пиздец, была слишком страшной, чтобы на ней останавливаться. Мне не следовало приезжать. Женщина, приложившая так много сил, чтобы не садиться, не должна встречаться с мудаком вроде меня. Это обидит ее, я знал. Но еще хуже то, что зная, как она любит это дело, если я утащу ее с собой в эту пропасть, то конец. Нам обоим. Я не знал, какой она была, когда торчала, но у меня появилась идея.

Когда я очухался, я сидел в ванной, схватившись рукой за голову и качаясь туда-сюда на толчке. Потребовалась минута или две, чтобы вспомнить, что я нахожусь в Фениксе и меня ломает. И смягчить ее совершенно нечем.